Научная группа по изучению российских базисных традиционных ценностей в составе экспертов Российского общества политологов в рамках программы гранта РФФИ-ЭИСИ №21-011-31076 «Базисные традиционные ценности как фактор формирования российской политической идентичности: Историко-политический контекст» представила результаты своего исследования в статье «Государствуем от Великого Рюрика…» в научном журнале «Тетради по консерватизму» (№3, 2021 г.), в которой группа учёных начинает формулировать ответ на вопросы «Кто мы?» и «Что нас объединяет», обратившись к самым истокам – образованию Русской земли в X-XII вв. и формированию государства. 

Источник: Всемирный Русский Народный Собор

Все ускоряющиеся темпы научно-технического прогресса, общественного и экономического развития, глобализация, виртуализация, последствия информационной революции неизбежно ставят перед научным сообществом сегодня новые проблемы. Констатация общемировой взаимозависимости в экономическом, энергетическом, экологическом, информационном, научном отношениях приводит к искушению провозгласить единообразие, универсальность и общепризнанность определенных ценностных оснований этих процессов. Так, на подобную универсальную и единственно верную аксиологическую систему последние тридцать лет в общемировом масштабе претендует либерализм в его современной американоцентричной форме. Однако значительная часть ученых социально-гуманитарной сферы отмечают принципиальную неспособность либеральной идеологии предложить действительно универсальное решение все нарастающих противоречий общественного развития и указывают на кризис либерализма в принципе [см., напр.: 1, 2, 3, 4].

Необходимость альтернативной и более жизнеспособной системы аксиологических координат, которая лежит в основании всех трансформационных процессов развития индивида и общества в XXI в. обусловлена в том числе и обострением национально-государственных проблем, размыванием национальной и культурной идентичности, общей ценностной дезориентацией человека в современном мире.

Например, сегодня в российском обществе существует большой запрос на более четкое осознание ответов на следующие вопросы: «Кто мы?» — то есть, какая совокупность политических принципов определяет нас как граждан государства; «Чем мы отличаемся от других?» — то есть, в чем заключается наша уникальность, сущность и как происходит маркирование границ; «Что нас объединяет?» — то есть, какие существуют значимые события в нашей истории, общие представления о прошлом и будущем государства [5, с. 5]. Наличие ответов на эти вопросы является витально важным для существования российской цивилизации в принципе, поскольку суверенитет, безопасность и стабильное развитие обеспечиваются только при наличии набора общих ценностей, разделяемых обществом, которые в конечном итоге формируют национальную и политическую идентичность.

Очевидно, что сегодня разговор об базисных традиционных ценностях российской цивилизации приобретает первостепенное значение, точно так же как очевидно, что вести его возможно с принципиально иных по сравнению с либеральными, методологических позиций. Сама идея о существовании культурного, цивилизационного, религиозного многообразия противостоит либеральной идее прав и свобод как унифицированных правил существования и мысли, «репрессивной толерантности», по меткому выражению Г. Маркузе [см.: 6]. А значит более продуктивным в понимании перспектив развития России, ее современных проблем, исторической специфики, культурного своеобразия и ценностных оснований российской цивилизации представляется традиционалистско-консервативный подход. Ведь базисные ценности — это ценности, выработанные в результате многовекового исторического и духовно-политического развития российского народа в данных природно-климатических, географических, конкретно-исторических, духовно-нравственных и социально-политических условиях и являющиеся непременным фактором формирования общенациональной и политической идентичности народа.

Обычно традиционные базисные ценности рассматривают в духовно-нравственном ключе. Именно как духовно-нравственные ценности они включены в новую в «Стратегию национальной безопасности Российской Федерации» [см.: 7, п. 91]. Кроме того, в научной среде принято также рассматривать блок социально-политических ценностей, установок, ориентаций граждан. Но, с точки зрения традиционалистско-консервативного подхода, целесообразно выделить еще одну группу базисных традиционных ценностей, которую можно было обозначить как духовно-политические ценности.

Ряд понятий и, одновременно, феноменов социально-политической жизни, которые можно было бы включить в эту группу, редко привлекают исследовательский интерес именно как духовные ценностные категории по той причине, что чаще всего изучаются как понятия политические, исторические, религиоведческие, культурологические и т. д. Но у разных народов или у разных групп народов со схожей исторической судьбой такие понятия, как родина (Отечество), государство, власть, свобода, идеология, культура, история и т. д. могут по-разному осмысливаться духовно, т. е. приобретать то или иное религиозное значение. С другой стороны, многие духовно-нравственные понятия, который обычно воспринимаются в качестве ценностей, не рассматриваются в политическом аспекте, хотя зачастую оказывают прямое влияние на формирование и политических предпочтений, и политической идентичности. К числу таких ценностных понятий относятся: личность, вера, религия, нравственность, семья, справедливость, знание, трудолюбие и др.

Все перечисленные выше понятия у различных народов или в различных цивилизациях являются базисными, поскольку определяют общенациональную и политическую идентичность того или иного народа. Но при этом имеют свое специфическое толкование, которое иногда заметно отличается как от некого общепринятого, так и от интерпретаций, присущих иным народам. Следовательно, духовно-политические ценностные понятия представляют несомненный исследовательский интерес.

Анализ современных отечественных и зарубежных исследований показывает, что в научной традиции пока не сложилось единого представления о содержании и сущности комплекса российских базисных традиционных духовно-политических ценностей. И практически отсутствуют исследования, в которых бы не просто анализировались те или иные понятия и ценностные блоки, но изучался сам процесс формирования отдельных, а, в идеале, как можно большего числа духовно-политических ценностных понятий, оказавшихся важными для становления и существования российской цивилизации.

Если говорить о российских духовно-политических ценностях, то, думается, исполнение обозначенной задачи можно было бы начать с исследования генезиса понятия «государство». Во всяком случае, изучение значительной группы источников русской духовно-политической и социально-политической мысли, осуществленные авторами данной статьи в последние годы в ходе коллективного и индивидуального научного поиска [см.: 8–23], позволяет высказать мнение о том, что понятию «государство» принадлежит одна из ведущих ролей среди всех других российских базовых традиционных духовно-политических ценностей. Кроме того, это понятие играло немаловажную роль в формировании политической идентичности не только русского народа, но и всех народов, проживавших и проживающих на территории исторической России.

***

Слово «государство» в русском политическом лексиконе возникло довольно поздно, только в конце XV в., а закрепилось в конце XVI–XVII вв. Но, естественно, это не значит, что у русского народа до конца XV в. не было государства или не было понятия, синонимичного понятию «государство». Было и первое, и второе, только для их обозначения использовалось понятие «земля».

Понятие «земля» в славянском мировоззрение обладает двумя очень важными характеристиками. Во-первых, само слово «земля», в разных огласовках, является общим для всех славянских народов и имеет широкое смысловое содержание [см.: 24; 25, с. 93; 26, с. 375–377; 27, стб. 1690–1696]. И это не случайно, ведь славяне с древнейших времен были земледельческим народом, т. е. именно земля играла роль главного источника жизненных благ. Непосредственно в русском языке слово «земля» всегда имело самые широкие смыслы. Так, известно минимум десять значений слова «земля» в русском языке только в период с XI по XVII вв.: земля, как место обитания людей, земной мир (противоположный идеальное, «вышнему» миру); земля, как основание чего-либо, низ; земля как поверхность; земля, как одна из четырех стихий; земля, как суша, «твердь»; земля как почва, верхний слой; земля, как рассыпчатое вещество темно-бурого цвета; земля, как нива, пашня, обрабатываемое угодье; земля, как страна, государство, край; земля как поле, фон, по которому сделан рисунок. Кроме того, в тот же исторический период существовало немало устоявшихся выражений со словом «земля»: название лекарства («земля печатная»); кончина, смерть («земля забвенная»); Святая земля, Палестина («Земля Обетованная»); ад («земля тьмы») и др. [см.: 26, с. 375–377] Значительно и число слов, образованных от слова «земля» [26, с. 373–375; 377–381]. Еще больше значений и словообразований со словом «земля», при сохранении многих уже существовавших на тот момент, возникло в XVIII–XIX вв., что было зафиксировано В. И. Далем в его «Толковом словаре живого великорусского языка» [27, стб. 1690–1696].

Во-вторых, «Земля» — важнейшее понятие в древнейшей славянской мифологии, иногда персонифицируемое в языческой богине Мокошь (Макошь) [28, с. 236–250, 443–446, 755 и др.], иногда выступающее безымянной [см.: 29; 30; 31; 32]. При этом «Земля» в славянском религиозно-мифологическом мировосприятии оказывается не только производящей силой природы («кормилица»), но и родоначальницей, матерью всего живого, всеобщим источником жизни, в том числе и человека («Мать-сыра земля»). И все это не случайно. Изначально ослабленное, на фоне племен с кровнородственной общиной, этническое самосознание славян, живущих территориальными (соседскими) общинами, предполагало возникновение языческого культа, в основе которого должны были лежать не кровнородственные отношения, а взаимоотношения людей разного этнического происхождения, но объединенных хозяйственной деятельностью на одной земле.

Ослабленное этническое самосознание славян, их полиэтничность, определили тот факт, что идеи самостоятельности и независимости у славян всегда были связаны не с идеей племени или рода, а с идеей «родной земли», как места жительства многих народов, объединенных славянским компонентом. Понятие «земля» стало в славянском языке синонимом понятия «государство». В частности, территория восточнославянских союзов племен складывалась вокруг городов и обычно называлась «землей». К IX в. мощные союзы восточнославянских племен занимали огромные территории, превышавшие по площади многие государства Западной Европы, — поляне-русь, древляне, ильменские словене, кривичи, полочане, северяне, вятичи, радимичи, дреговичи, дулебы, бужане, волыняне, тиверцы, уличи (угличи). При этом для решения насущных вопросов, славянские союзы племен могли объединяться с иными народами, неславянского происхождения, как это произошло в Приильменье и Приладожье, где в единый союз с центром в г. Ладоге объединились два славянских и три финно-угорских племени. Самоназвания этого государственного образования мы не знаем.

Во второй половине IX в. этот союз призвал из Южной Прибалтики русов-варягов, к тому времени уже говоривших на славянском языке[1]. Русы-варяги создали вместе с восточнославянскими племенами государство, «русско-славянское» самоназвание которого оказалось зафиксировано в письменных источниках, прежде всего в Повести временных лет, древнейшем русском летописном своде, созданном в начале XII в., — «Русская земля» («Русь»), в значении «Русское государство». Кстати говоря, главной задачей Повести временных лет и стал рассказ о возникновении и истории государства с названием «Русская земля», что нашло отражение в заголовке летописи: «Откуду есть пошла Руская земля <…> и хто в ней почалъ первее княжити, и откуду Руская земля стала есть» [33, с. 2].

Впрочем, нужно иметь в виду, что в Повести временных лет сюжет о появлении самоназвания «Русская земля» противоречив. Впервые понятие «Русская земля», в значении «государство», «страна», появляется во фрагменте под 852 г.: «В лето 6360, индикта 15, наченшю Михаилу цесарьствовати, нача ся прозывати Руская земля» [33, с. 13]. Но дело в том, что, во-первых, событие, о котором повествует Повесть временных лет, — поход руси на Царьград, — происходило на юге, т. е. не имеет никакого отношения к «северным» руси-варягам, и во-вторых, неизвестно о какой именно руси и о какой именно «Русской земле» идет речь.

Второй раз понятие «Русская земля» возникает уже, собственно, в рассказе о призвании руси-варягов под 862 г.:.«И седе старейший в Ладозе Рюрикъ, а другий, Синеусъ на Беле озере, а третей Труворъ въ Изборьсце. И от техъ варягъ прозвася Руская земля» [33, с. 14].

Как известно, в Ладоге русы-варяги просидели недолго, сначала перебрались в Новгород, а в конце IX в., после кончины Рюрика, — в Киев, который и был объявлен «мати градомъ рускими» [33, с. 17]. Однако понятие «Русская земля», в значении «страна» и «государство» с центром в Киеве, утвердилось в общественно-политическом сознании различных восточнославянских племен далеко не сразу[2]. К примеру, восточнославянское племя древлян еще в середине X в. продолжало воспринимать регион своего проживания как некую отдельную от «Русской земли» территорию, связанную с киевскими князьями только данническими отношениями. Повесть временных лет воспроизводит разные варианты древлянского самоназвания этой территории: «Дерева», «в Деревехъ», «Деревьская земля» [33, с. 39–41]. Здесь интересен тот факт, что сама Повесть временных лет была создана киевскими летописцами, а это значит, что и в Киеве в какой-то период территорию проживания древлян считали отдельной от «Русской» «Деревской землей».

В X–XII вв. понятие «Русская земля», как самоназвание государства с центром в Киеве, закрепляется в историко-политическом сознании жителей Древней и Средневековой Руси. В Повести временных лет и во всех других древнерусских и средневековых летописных сводах использование этого понятия, как названия государства, будет постоянным и многократным. Отдельные же части этого государства назывались «волостями» или «землями». При этом нужно иметь в виду, что «Русская земля» была коллективным владением всего княжеского рода, известного нам сегодня под именем Рюриковичей (до конца XI в. южнорусские князья не знали о том, что у них был общий предок с именем Рюрик).

Уже в этот период понятие «Русская земля», в значении «единое государство», красной нитью проходит через многие значимые письменные памятники, а, значит, приобретает характеристики духовно-политической ценности. О величие «Русской земли», которая после принятия христианства, стала «ведома и слышима есть всеми четырьми конци» света, пишет митрополит Киевский Иларион в своем знаменитом «Слове о Законе и Благодати» [41, с. 44]. Радуется за «всю Рускую землю» и за «вси людие Рускыя земля» Иаков-мних, автор «Памяти и похвалы князю русскому Владимиру», потому что Владимир Святославич «исторже» «Рускую землю» «изъ устъ диаволь и къ Богу приведе, и къ свету истиному» (всего в этом небольшом по объему памятнике понятие «Русская земля» встречается 13 раз) [42]. «Русская земля» — это немаловажный элемент «Сказания о Борисе и Глебе», ведь святые князья-братья становятся первыми ее небесными молитвенниками и защитниками: «Вы бо темъ и намъ оружие, земля Русьскыя забрала и утвьржение… Вы убо небесьныя чловека еста, земльная ангела, стълпа и утвьржение земле нашея!.. Вы не о единомь бо граде, ни о дъву, ни о вьси попечение и молитву въздаета, нъ о всей земли Русьскей!.. О, блаженая страстотьрпца Христова, не забываита отьчьства, идеже пожила еста въ тели, егоже всегда посетъмь не оставляета… Вама бо дана бысть благодать, да молита за ны, вама бо далъ есть Бог о нас молящася и ходатая къ Богу за ны» [43, с. 348]. О благе «Русской земли» заботится киевский князь Владимир Всеволодович Мономах, обращаясь в письме к своему двоюродному брату Олегу Святославичу: «…Не хочю я лиха, но добра хочю братьи и Русьскей земли» [44, с. 474]. От имени «всея Русьскыя земля» поставил свечу на Гроб Господень в Земле Обетованной «недостойный игуменъ Данил Руския земля», автор древнейшего из русских описаний паломничества в Святую Землю «Житие и хождение игумена Даниила из Русской земли» [45, с. 108, 26].

Впрочем, не стоит и преувеличивать значимость этого понятия в политическом сознании того времени. В XI–XIII вв. во всех городах «Русской земли» огромную роль играли местные вечевые структуры, ориентированные в большей степени на обеспечение интересов собственных «земель», нежели интересов всей «Русской земли». В этот период идея единства «Русской земли» уже (или еще?) не имела большого числа последователей в древнерусском обществе. Поэтому большинство населения «Русской земли» вполне спокойно восприняло распад единого государства и образование на его месте независимых политических образований, возникших из отдельных «волостей» «Русской земли», и традиционно ставших называться «землями», только теперь не по имени того или иного племени, а по названию столичного города, в котором сидел князь: Киевская земля, Переяславская земля, Черниговская земля и т. д.[3] Однако образ единой «Русской земли» продолжал присутствовать в политическом сознании, а русские князья, владея той или иной отчиной, продолжали рассматривать «Русскую землю» как их общее совместное владение, периодически претендуя на ту или иную «землю».

Интересны в этом отношении два упоминания «Русской земли» в летописном рассказе о битве на р. Липице в 1216 г., в которой сошлись рати сыновей покойного уже к тому времени Всеволода Юрьевича Большое Гнездо: с одной стороны выступал старший брат Константин Всеволодович с союзниками, а с другой стороны объединились младшие братья Юрий и Ярослав Всеволодовичи со своими союзниками. Один из бояр младших братьев, подстрекая их на битву со старшим братом, явно противопоставлял Владимиро-Суздальское княжество («Суждалскую землю») всей «Русской земле», и даже похвалялся, что суздальцы закидают рати из других княжеств седлами («навержемъ их седлы»): «Княже Юрьи и Ярославе, не было того ни в прадедехъ, ни при дедех, ни при отци вашем, оже бы кто вшед ратью в силную в Суждалскую землю, оже бы вышол целъ. Хотя бы и вся Рускаа земля и Галичскаа, и Киевскаа, и Смоленскаа, и Черниговскаа, и Новгородскаа, и Рязанскаа, ни тако противу сей силе успеют. Ажь нынешние полцы, право, навержемъ их седлы». А чуть ниже рассказывается, как Юрий и Ярослав Всеволодовичи в предвкушении победы, стали делить между собой «Русскую землю»: «Разделивше грады вси Русской земли, надеющесь силе своей многой» [47, с. 78]. Иначе говоря, в княжеском сознании в начале XIII в. «Русская земля» воспринималась не в качестве единого государства, чей престол нужно захватить, но лишь как общее владение, которое можно было совершенно произвольно делить между собой.

И все же в отдельных литературных памятниках образ единой «Русской земли» продолжал играть роль духовно-политической ценности, утерянного идеала, который необходимо вернуть в реальную русскую политическую жизнь. Один из таких памятников — «Слово о полку Игореве», возникшее на рубеже XII–XIII вв. Образ единой «Русской Земли», от имени которой и выступает автор «Слова», объединяет все повествование, причем само это единство понимается во всей возможной многозначности, как политическое, историческое, географическое, природное, религиозно-мифологическое [48, с. 127–133].

Трагедией для всей «Русской земли» стало нашествие монгольской орды в середине XIII в. Практически все летописи и литературные источники этого времени отметили важный факт: гибель «Русской земли». Уже первое появление монголов в 1223 г. вызвало у русских летописцев всплеск апокалиптических настроений. Лаврентьевская летопись сначала отметила неожиданность появления неизвестного народа из неизвестной земли, а дальше летописец вспоминает учение о конце света Мефодия Патарского, ибо для самого летописца появление монголов — это свидетельство близости «скончания времен». «И бысть плачь и туга в Руси и по всей земли слышавшим сию беду», — заключает летописец рассказ о разгроме монголами русско-половецких войск в битве на р. Калке [33, с. 309].

Еще большим ужасом веет со страниц духовно-политических сочинений, рассказывающих о монгольском погроме русских земель, случившимся в 1237–1240 гг. В Лаврентьевской летописи этот рассказ основывается на владимирско-ростовском варианте «Повести о нашествии Батыя», более или менее близком ко времени описываемых событий (1239 или 1281 г.). И каждый раз, рассказав о разорении очередного города, летопись заключает: «…И бе видети страх и трепетъ, яко на христьяньске роде страх, и колебанье, и беда упространися» [33, с. 322]. Тверская летопись (опирающаяся на более ранний ростовский летописный свод) помещает большое повествование о нашествии монголов, предваряя его словами о том, что степняки пришли уничтожать род христианский, как саранча («прузи») траву: «На Русскую землю приидоша бесчисленое множество, яко прузи траву поядающе, тако и сии сыроядци христианьский родъ потребляюще», а чуть позже комментирует эти события: «Да кто, братие, и отци, и дети, видевши таковое Божие попущение се на всей Рустей земли, и не плачется?» [49, стб. 365–375]. Южнорусский вариант «Повести о нашествии Батыя» (возможно, даже более ранний, нежели владимиро-ростовский), сохранившийся в Ипатьевской летописи, менее эмоционален, но зато в нем появляется образ гибнущей «Русской земли»: «Види бо землю гибнущу Рускую от нечестиваго» [50, стб. 778п, 786].

И затем на какое-то время образ единой «Русской земли» исчезает со страниц памятников того времени. Даже в «Повести о разорении Рязани Батыем» главное место действие все же не «Русская земля», которую Батый хочет «попленити», а несчастная «земля Резанская» [51]. В «Слове о Меркурии Смоленском» герой-мученик, после того как «злочестивый царь Батый пленилъ Рускую землю», спасает от монголов именно Смоленск [52]. Как «солнце земли Суздальской», а вовсе не «земли Русской», как часто с ошибкой воспроизводят эти слова, оплакивает митрополит Кирилл скончавшегося великого князя Александра Ярославича Невского в его житии [53, с. 368]. Нет образа единой «Русской земли» в словах и поучениях Серапиона Владимирского [54]. В этот же период почти на сто лет прерывается общерусское летописание, а летописи отдельных духовно-политических и культурных центров сосредоточены на описание местных событий [см. напр.: 55; 56; 57].

Интересна в этом отношении Галицко-Волынская летопись XIII в., сохранившаяся в составе Ипатьевской летописи XV в. Понятие «Русская земля» («Руская земля») в значении «единое государство» в этой летописи встречается 21 раз, в том числе до нашествия монголов — 18 раз, после нашествия монголов — 3 раза. Из этих трех последних упоминаний одно — горделивое восклицание о военных успехах князя Даниила Романовича Галицкого и сравнение его с великими предками («не бе бо в земле Русцей первее, иже бе воевалъ землю Чьшьску; ни Святославъ Хоробры, ни Володимеръ Святый); второе — воспоминание о том, как монголы завоевали «Русскую землю» («егда Батый всю землю Рускую поима»); третье — подписание договора между галицкими и польскими правителями, при этом под «Русской землей» понимается собственно владения Даниила Галицкого, его брата Василько Волынского и их детей («положиша рядъ межи собою о землю Рускую и Лядьску утвердивъшеся крестомъ честнымъ») [55, с. 266, 284, 294]. Видимо, монгольское владычество было столь страшно, что в сознании современников образ единого государства остался в далеком, уже погибшем прошлом.

Только «Слово о погибели Русской земли», памятник середины XIII столетия, созданный в самом начале ордынского владычества, продолжало взывать к памяти русских людей об утерянном единстве [58]. Больше того, «Слово…» является своеобразной политической программой возрождения Руси, потому что погибшая «Русская земля» — это образ идеального Русского государства, которое нужно восстановить. И, видимо, совсем не случайно оба рукописных списка «Слова…», найденных позднейшими исследователями, представляли собой некое предисловие к Житию Александра Невского. Ведь именно великий князь Александр Ярославич воспринимался в средневековом сознании как своего рода, идеальный правитель, спаситель Руси. В данном случае «Слово о погибели Русской земли», как духовно-политический манифест, как политическая программа действий, представляло читателям образ того Русского государства, которое должны возродить русские князья, в свою очередь, уподобляясь князю Александру Невскому[4].

В этом отношении необходимо отметить один важный элемент исторического сознания русского народа, возникший в годы ордынского ига, сохранявшийся многие века и оказывающий серьезное влияние в том числе и на современное общественное сознание российских граждан — идея «гибели Русской земли». Под «гибелью Русской земли» понимается прежде всего потеря национальной независимости, народной свободы, сохранение которой возможно только в рамках единого государства. Причем ради сохранения независимого государства, а значит, ради сохранения своей свободы, народ готов жертвовать очень многим, если не всем. С середины XIII в. и до настоящего времени идея возможной «гибели Русской земли» (России, Отечества, Российского государства) представляет собой один из реальных страхов национального исторического сознания, более того эта идея на протяжении вот уже восьмисот лет является одной из определяющих национальное сознание русского народа вообще.

Призыв, прозвучавший в «Слове о погибели Русской земли» был услышан спустя почти сто лет, в первой трети XIV в. Так, о «Русской земле» вспоминает тверская летописная «Повесть о Шевкале», видимо потому, что именно в это время тверской князь носил титул великого князя Владимирского, и потому разорение Твери монгольскими и русскими ратями в ответ на тверское восстание 1327 г. в самой Твери было воспринято именно как разорение «Русской земли» [60]. Позже идея единой «Русской земли» начинает связываться в общественном сознании с Москвой, и по мере взрастания Московского княжества, образ и понятие единой «Русской земли» появляются в различных русских сочинениях этого времени. Так, в первой половине XIV в. тверские летописи как важнейшую заслугу великого князя Владимирского и Московского Ивана Даниловича Калиты перед всей Русской землей отметили прекращение ордынских набегов: «И бысть оттоле тишина велика на 40 лет, и престаша погани воевати Русскую землю и закалати христиан и отдохнуша и упочинуша христиане отъ великыя истомы и многыя тягости и отъ насилиа татарьскаго и бысть оттоле тишина велика по всеи земли» [61; 62][5].

В конце XIV в., особенно после Куликовской битвы, образ единой «Русской земли» уже занимает прочное место на страница литературных и духовно-политических сочинений, а, значит, и в политическом сознании современников. Этим образом наполнены все памятники так называемого «Куликовского цикла». К примеру, Софоний Рязанец в своей «Задонщине» сначала рассказывает о «жалости» пострадавшей от татар «земли Руской», а потом, наоборот, «возвеселяет» «Русскую землю» победой над татарами (всего в этом памятнике словосочетание «Руская земля» встречается 29 раз, слово «Русь» — 3 раза) [64]. Радость из-за чудесного спасения «Русской земли» от татарских нашествий звучит на страницах «Повести о Темир-Аксаке» [65] и «Сказания о нашествие Едигея» [66]. И, наоборот, страшную боль от «злого пришествия Тохтамыша на Русскую землю» испытывает безымянный автор «Повести о нашествии Тохтамыша» [67].

Наиболее ярко и полно в этот исторический отрезок времени «Русская земля», как главная духовно-политическая ценность русского народа, предстает в «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича», написанном в конце XIV — начале XV в. вскоре после кончины князя Дмитрия Ивановича Донского. Характерен уже тот факт, что понятие «Русская земля» встречается в этом небольшом по объему сочинение 20 раз, т. е. этот образ выступает, наряду с образом великого князя, одним из важнейших в «Слове». Но главное, что, обращаясь к истории и современности, «Слово» формирует у русского читателя вполне ясное и четкое отношение к «Русской земле». Прежде всего, ссылаясь на Владимира Святого, «крестившаго землю Рускую», и Ивана Даниловича Калиту, «събрателя Руской земли», «Слово» призывает сохранять «Русскую землю» православной и единой. Кроме того, по примеру Дмитрия Ивановича Донского, который «заступаше Рускую землю» от внешних врагов и примирил «велможя своя и вси князи Рускыа земля, сущаа под властию его», «Слово» требует от каждого русского человека быть защитником «Русской земли» как от внешней опасности, так и от внутренних дрязг. К тому же всякий русский человек обязан заботиться о процветании «Русской земли», как опять же это делал Дмитрий Иванович, превративший родную страну в землю обетованную, богоизбранную Палестину: «Въскипе земля Рускаа в лета княжениа его, яко преже обетована Израилю». И именно поэтому в годы правления Дмитрия Ивановича наступило для народа русского полное благоденствие: «И бысть тишина в Руской земли». Наконец, «Русская земля» в этом «Слове» предстает в качестве великой мечты русских людей того времени — как независимое самодержавное царство: «великый царь Дмитрий Рускыа земля» и «господинъ всей земли Руской» держит в руках «скипетръ дръжавы земля Рускыа, настолование земнаго царства» и правит «Русской землей» как своей «отчиной» [68].

С конца XIV в. и на протяжении всего последующего XV столетия стараниями московских книжников образ единой «Русской земли» теперь представляет государство с центром в Москве. Более того, образ единой «Русской земли» стал одним из главных элементов доктрины «Киевского наследства» (идеи преемственности Московской Руси от Киевской Руси через посредничество Владимиро-Суздальской Руси), которая была доминантой внешней политики Московского великого княжества в конце XV в. в годы правления великого князя Московского Ивана III Васильевича [69, с. 263]. Сохраняется этот образ в различных сочинениях XVI в.: в «Сказании о князьях владимирских», обосновавшим династические права московских великих князей на обладание царским титулом [см.: 70]; в сочинениях Ермолая-Еразма [71, с. 476], царя Ивана IV Васильевича [см. напр.: 72, с. 12, 26] и других книжников того времени.

Чем большее политическое значение приобретало Московское великое княжество, чем большее число территорий различных русских княжеств оно включало в свой состав, тем больше современники придавали образу «Русской земли» не просто политическое звучание, но сакральные черты. Русские книжники вполне справедливо для своего времени предположили, что обретение независимости и стремительное расширение Московского великого княжества не могло обойтись без Божией помощи, более того, пришли к выводу об особой божественной миссии Московской державы. Одним из первых о вселенской миссии Московского великого княжества заговорил архиепископ Вассиан Ростовский. В своем знаменитом «Послании на Угру», предназначенном великому князю Московскому Ивану III Васильевичу, Вассиан обращается к князю как к «великому Русских стран христьанскому царю», который исполняет миссию «свободителя новому Израилю» [73, с. 394, 396], т. е. освободителя богоизбранной «Русской земли», по воле Божией оставшейся после гибели Византийской империи единственным во всем мире независимым православным государством. В середине XVI в. прославления сакральности и святости «Русской земли» находит завершение в образе «Святой Руси», в частности, в сочинениях А. М. Курбского («Святая Русская земля», «Святорусское царство», «земля Святорусская», «всея Святорусские земли») [74, с. 358, 398, 402, 406], во Второй редакции Послания великому князю, входящему в так называемый «Филофеев цикл» (великий князь объявлялся «броздодержателю всея Святыя и Великыа Росиа») [75, с. 361]. Таким образом, в представлении русских книжников XVI в. «Русская земля» — это уже не просто образ единого государства, но «Святая Русь», единственная в мире страна обитания и сосредоточения Божией благодати.

С конца XV в. в русском политическом лексиконе появляется собственно слово «государство». В отечественной историографии традиционно и справедливо считается, что в этот период московские правители впервые стали титуловаться «государями», а их владения, соответственно, впервые были названы «государством». Само слово «государство» («господарство») было производно от понятий «господарь» («хозяин», «владелец», «господин», «господарь как титул правителя») и «государь» («владелец», «хозяин», «верховный владетель», «государь как титул правителя») [76, с. 100, 109]. В свою очередь, понятия «государь/господарь» восходят к древнейшему славянскому слову «господь» («хозяин», «владыка», «господин», «Господь Бог») и производному от него слову «госпόда» («хозяйство», «господство», «власть») [77, с. 58–61]. Понятие «государство» («господарство») в древнерусском языке имело несколько значений: «страна», «земля», «правление», «царствование», «власть государя». Поэтому неслучайно, что синонимом понятия «государство» в древнерусском языке выступают понятия «держава» («владычество», «могущество», «владение», «власть», «правление», «страна», «государство»), «державство» («государственная власть», «владение») и «державный» («сильный», «могущественный», «царственный», «независимый», «имеющий суверенитет») [76, с. 222–223], происходящие в свою очередь от славянского глагола «держать» («взяв что-либо, ухватившись за что-либо, не выпускать из рук; иметь в руках», «иметь у себя, при себе», «хранить, сохранять») [77, с. 231–232]. Таким образом, в традиционном русском понимании «государство» («господарство) — это страна (земля), которой наследственно владеет и правит независимый «государь» («господарь»)[6].

Подобное мироощущение — свое личное и, видимо, всех русских государей, а также мироощущение большинства своих подданных — очень точно выразил первый русский царь Иван IV Васильевич в письме польскому королю Стефану Баторию, избранному польской шляхтой на престол: «Государствуем от великаго Рюрика 717 летъ, а ты вчера на таком великом государстве, в своем роду первое тебя по Божей милости обрали народи и станы королевства Полскаго, да посадили тебя на те государствуя устраивати их, а не владети ими… А нам всемогущая десница Божия дала государство, а от человекъ нихто же, и Божиею десницею и милостию владеемъ своим государством сами, а не от человекъ приемлем государство, развее сынъ ото отца отеческое наследие по благословению приемлет самовластно и самодержавно, а своим людем креста не целуем» [81, с. 166–168]. При этом слова «нам всемогущая десница Божия дала государство» не означают то, что русский царь получил в управление от Господа конкретную страну, конкретную территорию. В данном случае подразумевается совершенно иное значение слово «государство»: русский царь самим Господом был наделен правом «государствовать», т. е. быть «государем» и «самовластно и самодержавно» владеть своим «государством», как собственной вотчиной. И в единственной сохранившейся духовной грамоте Ивана Васильевича царь впервые в отечественной истории как своей вотчиной «благословляет» сына Ивана Ивановича «своим царством Руским» [см.: 82, с. 433].

В результате в сочинениях первой половины XVI в. понятие «Русская земля», в значение государство с центром в Москве, постепенно заменяется на политически более актуальные понятия «Российское государство» и, в соответствии с древней традицией именовать государство по имени его столицы — «Московское государство». Немного позднее, после того как с 1547 г. русские государи стали носить титул «царь», возникли новые именования, более авторитетные с внешнеполитической точки зрения — «Русское царство» или «Российское царство» [см.: 70; 82; 83]. В дальнейшем в большинстве сочинений второй половины XVI–XVII вв. все эти четыре именования использовались параллельно, иногда в одном тексте можно было встретить их одновременно. Так, в посланиях царя Ивана IV Васильевича встречаются не только одновременно все эти понятия, но и, хотя и намного реже, понятие «Русская земля» [см.: 84, с. 102–277].

Процесс замены понятия «Русская земля» на понятия «Российское/Московское царство/государство», и одновременно наполнение понятия «Русская земля» новым смыслом можно проследить на примере первого российского исторического сочинения, которое отвергло летописный принцип изложения событий, «Степенной книги царского родословия», созданной в 1560–1563 гг. и излагающей российскую историю от времени призвания варягов во главе с Рюриком до 1560 г. Название «Степенная книга» объясняется тем, что изложение событий в ней расположено по родословной лествице великих князей: все наиболее важные события русской истории разбиты на 17 «степеней» («ступеней», «граней»), которые в соответствии с церковными традициями изображаются как ступени лестницы, ведущей к Богу [см. подробнее: 85].

Осуществленный авторами данной статьи контент-анализ текста «Степенной книги» привел к характерным результатам[7]. Понятие «Русская земля» в разных вариантах (Русьская, Руская, Руския, Русьтея, Рустея, Руссая, Росийская) на страницах «Степенной книги» встречается более 200 раз. В свою очередь понятие «Российское царство» (Росийское, Руское, Русская держава) — более 60 раз. Основное число упоминаний «Русской земли» — в Житии княгини Ольги, открывающем «Степенную книгу», и в первых четырнадцати «степенях», в которых российская история доведена до начала XVI в. Зато в двух последних «степенях», повествующих о событиях первой половины XVI в., понятие «Русская земля» встречается всего 8 раз: 6 раз в шестнадцатой «степени» (при этом дважды оно связано с характеристикой русских правителей прошлых веков, Владимира Святого и Дмитрия Донского) и 2 раза в семнадцатой «степени». В свою очередь, понятие «Российское царство» в шестнадцатой «степени» использовано 9 раз, а в семнадцатой «степени» — 5 раз. Иначе говоря, русским книжникам XVI столетия было важно подчеркнуть новый на тот момент статус России именно как «царства», т. е. единственного в мире независимого православного государства, которым владеет самодержавный православный царь.

Таким образом в XVI в. понятие «Русская земля» перестает быть синонимом понятия «государство», но приобретает новый символический смысл — «общая территория», «православный русский народ» и становится своего рода мифологемой, характеризующей великое прошлое «Российского/Московского царства/государства», и потому выступающее важным связующим звеном между великим прошлым, великим настоящим и еще более великим будущим.

Все эти смыслы сохранились в политическом сознании русского народа и в XVII столетии, несмотря на бурные Смутные времена и смену правящей династии. Скорее наоборот, именно потрясения Смуты побудили людей того времени активно бороться за возвращение существовавших политических традиций, что считалось гарантией спокойной и стабильной жизни (традиционный идеал «жить по старине»). Именно поэтому в XVII столетии отождествление понятий «государь» и «государство» не только сохранилось, но и было законодательно закреплено Соборным уложением 1649 г. В соответствии со многими статьями Соборного уложения все «государевы люди» (т. е. находящиеся на государственной службе) рассматривались как делающие «государево дело», считались ответственными лично перед царем, а нарушение ими своих служебных обязанностей стало считаться нарушением «царской чести», что было возведено в ранг государственного преступления [см.: 88]. Эти положения были закреплены в присяге царю, которую «должны были приносить все думные и дворцовые чины, т. е. те, чьи должностные обязанности были связаны с непосредственным общением с царем, царицей и другими членами царской фамилии» [89, с. 15]. Известны две формы такой присяги 1651 и 1653 гг. [90, с. 255–256; 308–315].

Как возвращение к традиции следует рассматривать и тот факт, что в XVII столетии в различных официальных актах, посланиях, чинах поставления на царство, литературных и духовно-политических памятниках использование понятий «Российское царство», «Всероссийское царство», просто «царство», тех или иных производных от слова «царство» (например, «царствующий великий и преименитый град Москва»), «Российское государство», «Московское государство», а также понятия «Великая Россия» или «Российское великое государство» становится повсеместным [см.: 91–99]. Впрочем, и понятие «Русская земля» в XVII в. сохраняется в общественно-политическом и литературном обороте, но, как уже говорилось, продолжает выступать в роли мифологемы, образного связующего звена с великим прошлым, остается символом единства «Российского царства» с предшествующим, древнерусским периодом [см. напр.: 94; 100, с. 610–641; 101, с. 594–609]. И это было очень важно для сохранения политической стабильности, ведь стоит напомнить, что в России сменилась династия, а, значит, государям из рода Романовых нужно было еще доказывать, что все сакральные смыслы, которые нес на себе род Рюриковичей, теперь по Божией воле «перешли» и на Романовых. И, значит, история государства Рюриковичей («Русской земли», «Российского/Московского царства/государства») является и историей государства Романовых.

В этом отношении показательна «Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова», написанная по итогам Земского собора 1613 г. и «задавшая тон» в применении понятий «Русская земля» и «Российское/Московское царство/государство» всем последующим официальным документам первых Романовых и другим сочинениям XVII столетия. В «Утвержденной грамоте» понятие «Русская земля» встречается всего 10 раз: 8 раз — на первых страницах, когда очень кратко воспроизводится родословие русских государей, начиная с Рюрика; 2 раза — в рассказе о том, как в костромском Ипатьевском монастыре «все православное хрестьянство всея Руския земли» молило Михаила Федоровича принять царский престол. Иначе говоря, понятие «Русская земля», во-первых, выступает связкой с событиями давно прошедших веков, во-вторых, олицетворяет «русский православный народ». Понятие «Московское государство» встречается 121 раз, но значение этого понятия противоречиво, поскольку в 14 случаях «Московское государство» означает лишь часть «Российского царства», наряду с Владимирским, Казанским и другими «государствами». Понятие «Российское царство» в тексте грамоты приводится 68 раз, а понятие «Российское государство» — 27 раз [102].

В духе «Утвержденной грамоты» в 1620-е гг. создаются произведения, доказывающие право Романовых на престол. Одним из них стала «Повесть книги сея от прежних лет», автором которой был князь И. М. Катырев-Ростовский. В «Повести» сохраняется активное употребление словосочетаний «Российское царство» (7 раз), «Российское государство» (6 раз), «Московское царство» (6 раз), «Московское государство» (5 раз). В этой повести, как и в других исторических повестях того времени, эти понятия сливаются по смыслу — Москва как богоизбранный город становится синонимом всей российской государственности: «Царство Московское, его же именуют от давных век Великая Росия…» [103, с. 655]. Примечательно, что формулировка с прилагательным «русский» (народ, земля, государство) в тексте всего одна: «Целоваша крест сыну его Владиславу, да восприимет Руский скифетр и царствует над ними» [103, с. 679]. Государственная принадлежность определяется как «московстии народы», «московстии воини».

Стоит обратить внимание также на специфическое разделение в этом памятнике в употреблении слов «Русия» и «Росия». Первая, архаичная форма сохраняется только в титулах: «великого князя Василия Ивановича всеа Русии», «сын великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича Московского и всеа Русии», «единокровен бысть прежебывшему великому государю царю и великому князю Федору Ивановичю всеа Русии» [103, с. 655, 660, 688]. «Росия» же становится универсальным политико-географическим определением с определенным патетическим наполнением: «Промчеся то слово во всю Росию», «да царствует над ними и надо всею Росиею во веки», «понеже превеликия Росия царя дщерь во благородстве своем», «царство Великия Росия» и др. [103, с. 659, 663, 666].

Таким образом, Россия и ее государственность сама по себе, после Смутного времени стали одними из важнейших ценностей русских правителей, а следовательно, сохранение и укрепление государства с сильной властью — основной задачей. Это подтверждается и положениями царской грамоты белозерскому воеводе И. И. Борнякову о большой государственной печати (апрель 1625 г.). Царь Михаил Федорович особо подчеркивает, что «на прежней печати наше государьское титло описано было несполно» [104, с. 229]. Этим добавлением стал титул «Самодержец», который подчеркивал внутреннюю и внешнюю самостоятельность правителей России в своей политике.

Тем не менее, само происхождение слова «Русь» и «русский» продолжало волновать книжников XVII в. Так, в 1630-е гг., вероятнее всего, новгородским митрополитом Киприаном, было написано «Сказание о Словене и Русе». Происхождение русского народа выводилось от потомков Ноя, двух братьев Словена и Руса. Их имена получили основанные ими города, которые вскоре запустели и были заселены вновь. Важно отметить, что «Русская земля» как некоторая этнополитическая общность, хотя и является термином давно ушедшего времени, в тексте «Сказания» складывается и обретает субъектность лишь с появлением государственных образований: «Поставиша старейшину и князя от роду же своего именем Гостомысла… По смерти же сего Гостомысла послаша всею Рускою землею послы своя в Прускую землю… и бысть Рюрик единодержавен, над всею Рускою землею державствова лет 17» [105, с. 142].

Примерно такое же, как и в «Утвержденной грамоте», соотношение понятий «Русская земля» и «Российское/Московское царство/государство», можно встретить в литературных и литературно-исторических памятниках второй половины XVII в. Так, в некоторой житийной литературе или в новых историко-мифологических текстах, повествующих об отечественной истории, авторы чаще всего использовали мифологему «Русская земля»: «Житие Юлиании Лазаревской», «Повесть о Марфе и Марии», «Повесть о зачале Москвы» (основное содержание), «Сказание об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы», а вот в совершенно мифическом «Предании об основании Москвы Олегом» используется, так сказать, смешанный образ: «земля Российстея», «княжества Российские», «страны Российские», «земли Российские» [106, с. 44–58, 18–117, 138–139, 142–146, 147]. В то же время, в памятниках, повествующих о событиях XVII в., основным понятием является «Российское/Московское царство/государство»: «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о зачале Москвы» (введение), «Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков»[8] [106, c. 44–58, 136, 160–174]. Даже в историко-фантастической «Повести о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне» и легендарной «Переписке Ивана Грозного с турецким султаном» используются понятия «Московское государство» и «Московское царство» [107, с. 21–30, 37].

Особенно ярко это проявляется в «Истории царей и великих князей земли Русской» Ф. А. Грибоедова, созданной в 1669 г. [108]. Уже само название показывает, что «Русская земля» обращает внимание читателя к опыту прошлого. Действительно, все 24 упоминания «Русской земли» связаны с предыдущими князьями, даже когда речь идет о царе Алексее Михайловиче: «Алексей Михайловичъ, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии светлейший самодержецъ… на молитвы всехъ святыхъ Божиихъ угодников и своихъ праведныхъ прародителей, прежде бывших и свято пожившихъ и богоугодно державствующихъ Русстей земли благоверныхъ государей царей и великих князей» [108, с. 60]. При этом понятие «Московское государство» встречается 43 раза, из них 8 раз — как часть «Российской державы» (встречается 16 раз), понятия, синонимичного «Российскому царству» (употреблено 25 раз, причем 6 раз в форме «Русское царство» по отношению к князьям Всеволоду Ярославичу, Владимиру Мономаху, Юрию Долгорукому, Всеволоду Большое Гнездо и Василию Дмитриевичу) в качестве высшей формы государственности русского народа. Термин «Российское государство», использованный 9 раз, чаще обозначает именно его жителей, а не их политическую организацию.

Но совершенно иная ситуация с использованием понятий «Русская земля» и «Российское/Московское царство/государство» в ранней старообрядческой литературе второй половины XVII в. Так, в сочинениях протопопа Аввакума Петрова («Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», «Книга бесед», «Пятая челобитная» царю Алексею Михайловичу, Послание боярыне Ф. П. Морозовой и княгине Е. П. Урусовой), в Житие инока Епифания, в Сочинении инока Авраамия встречаются только образы «Русской земли» («Руси»), и ни нет одного упоминания «Российского/Московского царства/государства» [109, с. 135, 138, 144, 171, 215, 230, 338]. При этом протопоп Аввакум не делал различия между «Русью» и «Россией», подразумевая под обоими понятиями идеальный образ страны и народа, чтущего обычаи и обряды предков: «В то время Никон-отступник веру казил и законы церковныя. И сего ради Бог излиял фиалъ гнева ярости Своея на Рускую землю; зело моръ велик был»; «Выпросилъ у Бога светлую Росию сатона». А вот земное царство является исключительной принадлежностью правителя: «А егда сие злое корение исторгнем, тогда нам будетъ вся благая: и кротко и тихо все царство твое будет, яко и прежде Никонова патриаршества было» [109, с. 66, 92, 163].

Причина подобного мировосприятия вполне понятна. В свое время исследователи старообрядческой литературы предложили использовать два образа, соотнесенных друг с другом по принципу антитезы: «чужая земля» и «свое отечество» [110, c. 79–136]. «Чужая земля» или, иначе «земля варваров» — это «никонианская» Русь, отринувшая все традиционное и устоявшееся, уже покорившаяся антихристу. Поэтому «Российское/Московское царство/государство» для старообрядцев — это «чужая земля», «царство антихриста», упоминать о котором было совершенно невозможно. В свою очередь, «свое отечество» в трактовке всех идеологов раннего старообрядчества, ассоциируется с прошлым, с той «Русской землей/Русью/Росией», которая была единственной в мире хранительницей истинной православной веры.

Как можно видеть, церковный Раскол XVII в. внес своеобразный раскол и в восприятие русским обществом как самой идеи «государства», так и конкретного воплощения этой идеи в образе «Российского/Московского царства/государства». Русские государи и большая часть их подданных продолжали осознавать «Российское/Московское царство/государство» как одну из высших духовно-политических ценностей, именно это понятие теперь вбирало в себя важнейший смысл: Россия продолжала оставаться единственной в мире страной обитания и сосредоточения Божией благодати. В то же время в старообрядческой среде во второй половине XVII в. сформировалось совершенно иное отношение к Российскому государству, которое воспринималось старообрядцами как «царство антихриста», что было зафиксировано в 1694 г. в учение о «мысленном» или «духовном антихристе»: уже пришедший антихрист властвует на земле, но невидимо, в образе самой «никонианской» Церкви и «антихристовой» власти [111, с. 041]. Как ни странно, но подобное отношение ранних старообрядцев к «государству» лишний раз подчеркивает духовно-политическую сущность самого этого феномена.

***

Очевидная преемственность в трансформации смыслов и ценностного ядра понятий «Русская земля», «Российское государство», «Российское царство» в отечественной истории позволяет с полным основанием считать их единым духовно-политическим аксиологическим комплексом, воплощенным в понятии «государство». Ценность государства, понимаемая в отечественной культуре и истории не только в сугубо территориально-политическом отношении, но и в духовном, и в нравственном плане является специфической чертой российской цивилизации, имеющей принципиальное значение для формирования уникальной идентичности и осознания смысла собственного бытия.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Гуторов В. А., Ширинянц А. А. О новом «историческом прочтении» либеральной традиции // Диалог со временем. 2021. № 74. С. 398–406.
2. Гаджиев К. С. Кризис или закат либерализма? // Власть. 2017. Т. 25. №3. С. 7–17.
3. Рормозер Г. Кризис либерализма / Пер. А. А. Френкин. М., 1996.
4. Deneen P. J. Why Liberalism Failed. New Haven, CT: Yale University Press, 2018.
5. Тимофеев И. Н. Политическая идентичность России в постсоветский период: альтернативы и тенденции. М., 2008.
6. Маркузе Г. Репрессивная толерантность. М.: Астрель, 2011.
7. Стратегия национальной безопасности Российской Федерации (дата обращения 31.-7.2021)
8. Хранители России. Антология. Т. 1. Истоки русской консервативной мысли. XI–XVII вв. / Под ред. С. В. Перевезенцева. М., 2015.
9. Хранители России. Антология. Т. 2. В поисках нового… консерватизма / Под ред. А. А. Ширинянца, С. В. Перевезенцева. М., 2015.
10. Хранители России. Антология. Т. 3. Рождение русского консерватизма. 1800–1850 гг. / Под ред. А. Ю. Минакова, С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
11. Хранители России. Антология. Т. 4. В поисках русского пути. 1800–1850 гг. / Под ред. С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
12. Хранители России. Антология. Т. 5. Обретенная Россия. 1840-е — начало 1860-х гг. / Под ред. А. А. Ширинянца, С. В. Перевезенцева. М., 2018.
13. Хранители России. Антология. Т. 6. Крестьянское дело. 1840-е — начало 1860-х гг. / Под ред. А.А. Ширинянца, С. В. Перевезенцева. М., 2018.
14. Перевезенцев С. В. Смысл русской истории. М., 2004.
15. Перевезенцев С. В. Русский выбор: Очерки национального самосознания. М., 2007.
16. Перевезенцев С. В. Родство по истории: Статьи. Очерки. Беседы. М., 2015.
18. Пучнина (Сорокопудова) О.Е. Русская национальная идея в публицистике В. В. Розанова // Социально-гуманитарные знания. 2012. № 1.
19. Пучнина О. Е. Русская социально-политическая мысль XIX — начала XX века: В. В. Розанов. М., 2018.
20. Пучнина О. Е. Предмет политической текстологии в современном научном дискурсе / SCHOLA-2020: Сборник научных статей факультета политологии Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова / Под ред. А. Ю. Шутова и А. А. Ширинянца. М., 2020. Т. 21. С. 296–299.
21. Страхов А. Б. Историческая политика: опыт теоретического осмысления // Тетради по консерватизму. 2017. № 3. С. 22–29.
22. Страхов А. Б. «О начале славяно-российского народа»: Происхождение русской цивилизации в представлениях отечественных мыслителей XVI–XVII веков // Тетради по консерватизму. 2020. № 3. С. 437–443.
23. Тыртова (Шакирова) А. А. Традиционализм как феномен современной общественной мысли // SCHOLA-2017: Политическая текстология и история идей / Под ред. А. Ю. Шутова, А. А. Ширинянца. М., 2017. С. 538–541.
24. Pokorny J. Indogermanisches Etymologisches Wörterbuch, 1959 // http://www.proto-slavic.ru/dic-pokorny/rusl-z.htm (дата обращения 31 июля 2021 г.).
25. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. Т. 2. М., 2008.
26. Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 5. (Е — Зинутие). М., 1978.
27. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. Т. 1. М. 1994.
28. Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1988.
29. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995
30. Очерки истории культуры славян. М., 1996.
31. Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974.
32. Топоров В. Н. Предистория литературы у славян. Опыт реконструкции. М., 1998.
33. ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. 2-е изд. Л., 1926–1928.
34. Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951.
35. Котляр М. Ф. «Руська земля» в літописах XI–XIII ст. // Український історичний журнал. 1976. № 11.
36. Тихомиров М. Н. Происхождение названий «Русь» и «Русская земля» // Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979.
37. Кучкин В. А. «Русская земля» по летописным данным XI — первой трети XIII в. // Древнейшие государства Восточной Европы. 1992–1993. М., 1995.
38. Ведюшкина И. В. «Русь» и «Русская земля» в Повести временных лет и летописных статьях второй трети XII — первой трети XIII в. // Древнейшие государства Восточной Европы. 1992–1993. М., 1995.
39. Котышев Д. М. «Русская земля» в первой половине XII в. // Український історичний збірник. Вип. 8. Київ, 2005.
40. Моця А. П. Южная «Русская земля». К.; Сумы, 2008.
41. «Слове о Законе и Благодати» митрополита Киевского Илариона // Библиотека литературы Древней Руси (далее — БЛДР). Т. 1. СПб., 1997.
42. «Память и похвала князю русскому Владимиру» Иакова Мниха // БЛДР. Т. 1. СПб., 1997. С. 316–327.
43. Сказание о Борисе и Глебе // БЛДР. Т. 1. СПб., 1997.
44. Письмо Мономаха к Олегу Святославичу // БЛДР. Т. 1.
45. Хождение игумена Даниила // БЛДР. Т. 4. СПб., 1997.
46. Горский А. А. Русь. От славянского расселения до Московского царства. М., 2004.
47. Повесть о битве на Липице // БЛДР. Т. 5. СПб., 1997.
48. Перевезенцев С. В. Русские смыслы: Духовно-политические учения России X–XVII вв. в их историческом развитии. М., 2019.
49. ПСРЛ. Т. 15. Тверская летопись. М., 1965.
50. ПСРЛ. Т. 2. Ипатьевская летопись. 2-е изд. СПб., 1908.
51. Повесть о разорении Рязани Батыем // БЛДР. Т. 5. СПб., 1997. С. 140–155.
52. Слово о Меркурии Смоленском // БЛДР. Т. 5. СПб., 1997. С. 164–166.
53. Житие Александра Невского // БЛДР. Т. 5. СПб., 1997.
54. Слова и поучения Серапиона Владимирского // БЛДР. Т. 5. СПб., 1997. С. 370–385.
55. Галицко-Волынская летопись // БЛДР. Т. 5. СПб., 1997. С. 184–357.
56. ПСРЛ. Т. 5. Вып. 1. Псковские летописи. М., 2003.
57. ПСРЛ. Т. 6. Вып.1. Софийская первая летопись старшего извода. М., 2000.
58. Слово о погибели Русской земли // БЛДР. Т. 5. СПб., 1997. С. 90.
59. Абрамян А. С. О связи «Слова о погибели Русской земли» и «Повести житии Александра Невского» в контексте ветхозаветных параллелей // Историческое образование. 2014. № 2. С. 89–99.
60. Повесть о Шевкале // БЛДР. Т. 6. С. 92–95.
61. ПСРЛ. Т. 15. Рогожский летописец. Вып. 1. Пг., 1922.
62. ПСРЛ. Т. 15. Летописный сборник, именуемый Тверской летописью. СПб., 1863.
63. Полный православный молитвослов для мирян. 5-е изд., пер. и доп. М., 2003.
64. Задонщина // БЛДР. Т. 6. СПб., 2000. С. 104–119.
65. Повесть о Темир-Аксаке // БЛДР. Т. 6. СПб., 2000. С. 230–241.
66. Сказание о нашествие Едигея // БЛДР. Т. 6. СПб., 2000. С. 242–253.
67. Повесть о нашествии Тохтамыша // БЛДР. Т. 6. СПб., 2000. С. 190–205.
68. Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича // БЛДР. Т. 6. СПб., 2000. С. 206–224.
69. История России: в 4 т. Т. 1. Генезис и эволюция русской государственности (до конца XVII века): коллективная монография / Под ред. Н. А. Омельченко; отв. ред. С. В. Перевезенцев. М., 2018.
70. Сказание о князьях Владимирских // БЛДР. Т. 9. СПб., 2000. С. 278–289.
71. Ермолай-Еразм. Правительница // БЛДР. Т. 9. СПб., 2000. С. 476.
72. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Подг. текста Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыкова. М., 1981. С. 12, 26.
73. Послание на Угру Вассиана Рыло // БЛДР. Т. 7. СПб., 2005. С. 394, 396.
74. Курбский А. М. История великого князя Московского // БЛДР. Т. 11. СПб., 2006.
75. Синицына Н. В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV—XVI вв.). М., 1998.
76. Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 4. М., 1977.
77. Этимологический словарь славянских языков / Под ред. О. Н. Трубачева. Вып. 7. М., 1980.
78. Алексеев Ю. Г. «К Москве хотим»: Закат боярской республики в Новгороде. Л., 1991.
79. Золтан А. К предыстории русского «государь» // Из истории русской культуры. Т. 2. Кн. 1. М., 2002. С. 554–560.
80. Назаров В. Д. Великий князь московский: «господин» удельных князей или их «господарь»? (Полемические заметки) // Восточная Европа в древности и Средневековье. XXI Чтения памяти В. Т. Пашуто. Материалы конференции. М., 2009. С. 236–243.
81. Сочинения Ивана Грозного // БЛДР. Т. 11. СПб., 2006.
82. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.; Л., 1950. № 104.
83. Послания старца Филофея // БЛДР. Т. 9. СПб., 2000. С. 290–305.
84. Сочинения Ивана Семеновича Пересветова // БЛДР. Т. 9. СПб., 2000. С. 428–451.
85. Усачев А. С. Книга степенная и древнерусская книжность времени митрополита Макария. СПб., 2009.
86. ПСРЛ. Т. 21. Ч. 1. Книга степенная царского родословия. М., 1908.
87. ПСРЛ. Т. 21. Ч. 2. Книга степенная царского родословия. М., 1913.
88. Соборное уложение // Российское законодательство X–XX вв. Т. 3. М., 1985. С. 83–256.
89. Талина Г. В. Выбор пути: Русское самодержавие второй половины XVII — первой четверти XVIII века. М., 2010.
90. ПСЗРИ. Собрание первое. Т. 1. СПб., 1830.
91. Плач о пленении и конечном разорении Московского государства // БЛДР. Т. 14. СПб., 2006. С. 180–196.
92. Повесть о житии царя Федора Ивановича // БЛДР. Т. 14. СПб., 2006. С. 54–103.
93. Новая повесть о преславном Российском царстве // БЛДР. Т. 14. СПб., 2006. С. 150–179.
94. Временник Ивана Тимофеева. М.; Л., 1951.
95. Чин поставления на царство царя и великого князя Федора Алексеевича и фрагменты Чина поставления на царство царя и великого князя Алексея Михайловича; Письма и послания царя Алексея Михайловича // Самодержавное царство первых Романовых / Сост., предисл., комм. Г. В. Талиной. Под ред. С. В. Перевезенцева. М., 2005. С. 121–154, 160–174
96. Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. М., 2000.
97. Сильвестр Медведев. Книга о Манне хлеба животнаго. Стихотворения // Прозоровский А. А. Сильвестр Медведев (его жизнь и деятельность). М., 1896. Приложение.
98. Сильвестр Медведев. Созерцание лет 7190, 91 и 92, в них же содеяся во гражданстве / Пред. и прим. А. А. Прозоровского // ЧОИДР. 1894. Кн. 4. Отд. II. С. I–LII, 1–198.
99. Симеон Полоцкий. Избранные сочинения. М.; Л., 1953.
100. «Словеса дней, и царей, и святителей московских» И. А. Хворостинина // БЛДР. Т. 14. СПб., 2006. С. 610–641.
101. Псковская летописная повесть о Смутном времени // БЛДР. Т. 14. СПб., 2006. С. 594–609
102. Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова / Предисл. С. А. Белокурова. М., 1906.
103. Повесть князя Катырева-Ростовского в первой редакции // Смута начала XVII века в сочинениях современников. М., 2017.
104. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи. Т. 2. СПб., 1836.
105. ПСРЛ. Т. 33. Холмогорская летопись. Двинской летописец. Л., 1977.
106. БЛДР. Т. 15. СПб., 2006.
107. БЛДР. Т. 16. СПб., 2010.
108. Грибоедов Ф. А. История о царях и великих князьях Земли Русской. СПб., 1896.
109. БЛДР. Т. 17. СПб., 2013.
110. Елеонская А. С. Русская публицистика второй половины XVII века. М., 1978.
111. Смирнов П. С. Внутренние вопросы в расколе в XVII в. (Исследования на начальной истории Раскола по вновь открытым памятникам, изданным и рукописным). СПб., 1898.

---

[1] Стоит напомнить, что русы-варяги изначально не были славянами, их этническое происхождение является предметом научной дискуссии, а слово «русский» не имеет значения в славянских языках, кроме обозначения этнической или национальной принадлежности.

[2] В исторической науке продолжается дискуссия о значении, содержании и географическом охвате «Русской земли» в XI–XIII вв. [см.: 34; 35, с. 97–108; 36, с. 22–48; 37, с. 74–100; 38, с. 101–116; 39, с. 18–32; 40].

[3] Понятия «удел» и «княжество» появились в русском общественно-политическом лексиконе тоже достаточно поздно — лишь в конце XIV столетия, а в Московской Руси слово «княжество» появляется только с конца XV столетия [см. подробнее: 46, с. 79–95, 131–147].

[4] Интересное мнение о духовно-политическом смысле «Слова» и причинах соединения его с Житием Александра Невского [см.: 59].

[5] «Тишина» — это древний социально-политический идеал православных христиан, сохраняющийся в одном из литургических молитвенных возглашений минимум с IV в. и до наших дней: «Еще молимся о Богохранимей стране нашей, властех и воинстве ея, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте» [cм.: 63, с. 356]. Имя правителя, обеспечившего своему народу «тихое и безмятежное житие», остается в народной памяти на долгие времена.

[6] Интересно, что происхождение титула «государь» до сих пор вызывает дискуссии, его истоки ищут или в Юго-Восточной Европе, или в Великом княжестве Литовском, или же указывают на русские корни [78; 79; 80]. Интересно также, что до обретения Московским государством полной независимости, в отдельных случаях титул «государь» соотносился не с только с личностью, но рассматривался и как почетный титул города, в частности Новгорода [76, с. 109].

[7] Контент-анализ осуществлялся по: 86; 87.

[8] Контент-анализ литературных и литературно-исторических памятников XVII в. провел студент 3 курса факультета политологии МГУ им. М. В. Ломоносова А. Р. Боронин.