Об авторе: Ведущий медиаэксперт Российского общества политологов, председатель Экспертного совета Фонда изучения электоральной политики и электоральных процессов (ФИЭП), координатор Клуба экспертов Нижнего Поволжья (г. Волгоград), сотрудник Центра изучения современного Афганистана (ЦИСА) Андрей Николаевич Серенко.

Талибы уничтожают «Исламское государство» на севере Афганистана

Оригинал публикации: Независимая газета

Афганское движение «Талибан» впервые проводят масштабную операцию против боевиков «Исламского государства» (ИГ, обе организации запрещены в РФ) в северных провинциях Исламской Республики Афганистан (ИРА). По информации «НГ», операция продолжается уже больше двух недель и в ходе нее погибло, по разным оценкам, от 100 до 150 боевиков с обеих сторон. Талибы утверждают, что близки к тому, чтобы полностью уничтожить центры базирования ИГ в Северном Афганистане. Активисты ИГ сообщают, что вместе с талибами их позиции атакуют военнослужащие Афганской национальной армии (АНА).

В июле 2018 года резко обострилось соперничество между боевиками «Талибана» и ИГ в Афганистане. Как следует из статистики боестолкновений, собранной автором, в период с 1 по 10 июля обе стороны доставляли друг другу неприятности, главным образом, в Восточном Афганистане, в провинциях Нангархар и Кунар, которые считаются главным центром базирования сторонников халифата в стране. Так, 1 июля на рынке Курдин в районе Махменд Дарах провинции Нангархар боевиками ИГ был застрелен разведчик «Талибана». Затем 2 июля группа боевиков ИГ атаковала казармы талибов в районе Дикиль провинции Кунар. В результате этого нападения один талиб был убит, несколько его соратников получили ранения и еще 4 талиба попали в плен к сторонникам халифа Абу Бакра аль-Багдади. По словам представителей ИГ, по итогам атаки 2 июля «были захвачены трофеи – оружие и боеприпасы, а также установлен контроль над одной из казарм». Спустя несколько дней, 5 июля, на рынке Нукр Хиль в районе Хукиану провинции Нангархар боевики ИГ подорвали на самодельном взрывном устройстве (СВУ) автомобиль талибов. В результате вместе с автомобилем были уничтожены 5 боевиков «Талибана», еще 7 получили ранения. 7 июля боевики ИГ застрелили в провинции Нангархар одного боевика-талиба, и в тот же день представители «Талибана» сообщили о вспыхнувших боях между талибами и сторонниками ИГ в провинции Кунар.

После этого сторонники двух террористических группировок открыли «второй фронт» в Северном Афганистане, который на сегодняшний день, похоже, стал для них главным театром боевых действий. Так, 9 июля в северной провинции Джаузджан боевики халифата из различных видов стрелкового оружия обстреляли группу талибов, которые потеряли убитыми не менее трех человек. Затем 12 июля в результате боев у деревни Ак Баляк в районе Куш-Тепа провинции Джаузджан боевики ИГ убили 9 талибов, ранили не менее 5 и еще троих захватили в плен. Среди пленных оказались крупный командир местного «Талибана» и его заместитель: всем им боевики ИГ 14 июля отрезали головы, распространив затем фотографии по своим медиа-каналам.

Вполне возможно, что именно этот инцидент и стал поводом для начала «Талибаном» масштабной операции возмездия в Северном Афганистане. Как утверждают источники среди сторонников ИГ, именно 14 июля талибы начали наступление на позиции сторонников халифата, расположенные на стыке провинций Джаузджан, Сари-Пуль и Фарьяб (ключевую роль здесь играют уезды Дарзаб, а также Билчираг, Маймана и некоторые другие, где сосредоточена основная часть халифатской инфраструктуры на севере ИРА). По сообщению представителей «Талибана» от 20 июля, боевики движения начали «операцию против хавариджей» (сектантов, так талибы называют сторонников ИГ. – «НГ») «на стыке трех вилаятов (Джузджан, Фарьяб, Сари-Пуль), где три года назад возникло гнездо хавариджей»: «Под предводительством своего амира Умара-Мухаджира Кундузи, хавариджи принялись насаждать свою версию «шариата». По признанию самих талибов, для «искоренения черной чумы» ИГ в июле 2018 года прибыли формирования Талибана из пяти афганских провинций (вилаятов): Джузджан, Гор, Сари-Пуль, Фарьяб и Бадгис.

В среду, 18 июля, по медиа-каналам ИГ было распространено сообщение, больше похожее на крик отчаяния, о том, что «вот уже четвертый день муртады наркоталибана пытаются задушить шариат Аллаха в Джаузджане»: «Муртады всего Афганистана атакуют сейчас один из вилаятов ИГ. Их в разы больше…». По словам представителя ИГ, несмотря на численное превосходство талибов, боевики халифата успешно отражают их атаки, якобы сумев убить более 100 талибов и ранить не менее 150. Среди погибших есть несколько амиров (командиров) «Талибана». Говоря о собственных потерях, источник сообщил, что не менее 10 боевиков ИГ «стали шахидами». Судя по сообщениям представителей талибов, дела у сторонников аль-Багдади на севере Афганистана сегодня обстоят не самым лучшим образом: по данным на 20 июля, из 30 поселков, которые боевики ИГ контролировали до начала июльского наступления «Талибана», за две недели они потеряли контроль над 24. Уже 22 июля представители талибов сообщили о захвате ими еще двух поселков: «Таким образом, хавариджи ИГ сегодня контролируют лишь два поселка из 30. Наступление «Талибана» продолжается». Если операция талибов продолжится такими же темпами, то, скорее всего, уже к 25-27 июля с главным центром «Исламского государства» на севере Афганистана будет покончено.

Следует отметить, что 22 июля источники Талибана сообщили «об искоренении гнезда ИГ» в еще одной северной провинции Баглан. Июльская война «Талибана» и ИГ в Северном Афганистане ведется яростно и беспощадно. Боевики халифата проявляют особую жестокость по отношению к командирам талибов. Так, 19 июля стало известно о том, что сторонники «Исламского государства» в ходе боев в провинции Джаузджан отрезали голову мулле Бруджану – пленному амиру талибов. За несколько дней до этого, 17 июля, группа смертников ИГ атаковала командиров и рядовых боевиков «Талибана» в провинции Сари-Пуль, которые собрались на церемонию похорон амира талибов северной части этой провинции Шер Мохаммада Газанфара. Талибы отвечают своим противникам тем же: по словам сторонников халифата, в плен боевики ИГ практически не попадают – их уничтожают на месте. Несколько дней назад афганские СМИ со ссылкой на штаб 209-го корпуса АНА «Шахин» сообщили об изнасиловании и казни талибами трех женщин-боевиков ИГ, попавших к ним в плен. Все они, по данным СМИ, оказались уроженками Чечни и Узбекистана.

Загадкой июльской войны талибов и боевиков ИГ на севере Афганистана является роль в ней афганской правительственной армии, представители которой регулярно сообщают СМИ о ходе боевых действий между исламистами. При этом, судя по заявлениям афганских силовиков, они в этот конфликт не вмешиваются. Однако по словам представителей «Исламского государства», военнослужащие АНА поддерживают талибов в их наступательных операциях. Так, 15 июля медиа-ресурсы ИГ сообщили об отражении «многочисленных атак членов муртадского движения «Талибан» и муртадской армии Афганистана» в провинциях Джаузджан и Фарьяб. В другом сообщении также от 15 июля представители ИГ заявили об атаках на свои позиции талибов, «которых поддерживают солдаты афганской армии». Пока официальные представители Кабула информацию о совместных действиях правительственных войск и боевиков «Талибана» в операциях по уничтожению центра базирования ИГ на севере Афганистана не комментируют.

Велика вероятность того, что июльская война «Талибана» и ИГ приведет к полному разгрому инфраструктуры халифата в Северном Афганистане. Даже если это будет всего лишь временный успех (не исключено, что через какое-то время ячейки ИГ вновь появятся на севере ИРА, ведь главный очаг халифата в Восточном Афганистане остается не тронутым), политическое значение поражения северо-афганского филиала ИГ остается весьма важным. Для официального Кабула победа талибов над сторонниками ИГ на севере страны, видимо, будет «праздником со слезами на глазах»: отбитые у халифата территории переходят под контроль «Талибана», а не афганского правительства. И чтобы вернуть их себе, президенту Ашрафу Гани понадобится еще одна война – с уже измотанными в июльских боях талибами. Но это лишь в том случае, если он не планирует оставить «Талибану» захваченные территориальные трофеи – например, в знак примирения по случаю очередного религиозного праздника.

Бумеранг радикализма в Казахстане. Традиционный ислам проигрывает на рынке идей

Оригинал публикации: Независимая газета

Сегодня в тюрьмах Казахстана отбывают пожизненное наказание за терроризм 32 заключенных. Об этом на августовском семинаре для имамов Астаны заявил директор центра прикладных исследований «Мысль» Аскар Сабдин. По его словам, половина террористов, осужденных на пожизненное заключение, являются уроженцами Актюбинской области. Осужденные на различные сроки тюремного заключения за терроризм религиозные радикалы сегодня в основном находятся в специальной тюрьме в Кустанайской области, где они составляют около 30% от общего числа заключенных. Несмотря на усилия казахстанских властей, проблема религиозного радикализма и связанной с ним угрозой терроризма остается достаточно острой для страны.

Показной фундаментализм

Говоря об особенностях «религиозного радикализма по-казахстански», политолог Максим Казначеев отметил, что «на протяжении первого десятилетия после распада СССР казахстанцы не были знакомы с исламским радикализмом»: «Страна не сталкивалась с терактами, а наиболее громкие акции спецслужб по задержанию религиозных экстремистов были связаны с гражданами Узбекистана, северокавказскими и уйгурскими сепаратистами. Деятельность экстремистских групп на территории Казахстана в этот период сводилась к криминальной деятельности (сбор средств на террористические акции в других странах), вербовке рядовых активистов, лечению и восстановлению сил боевиков. То есть Казахстан, по сути, выполнял роль тыловой базы».

Однако, по словам Максима Казначеева, «постепенно в нулевые годы радикальные исламские идеи стали находить отклик в стране, что было связано с несколькими причинами».

Во-первых, резкое социальное расслоение общества, формирование маргинализированных социальных групп, падение качества светского школьного образования (особенно в сельской местности).

Во-вторых, увеличение числа неформальных исламских общин, не связанных с Духовным управлением мусульман Казахстана (ДУМК), в том числе – имеющих финансовую поддержку из-за рубежа (Саудовская Аравия, ОАЭ, Катар). Как правило, такие общины старались работать как раз с нижними социальными стратами (сельское население, внутренние трудовые мигранты).

В-третьих, фрагментация казахстанской уммы на этнические сектора из-за «казахизации» «официального» духовенства, связанного с ДУМК, и одновременно низкого религиозного авторитета имамов-казахов среди других этнических групп (уйгуры, узбеки, татары, этносы Кавказа), появление «этнических» мечетей, лишь формально взаимодействующих с ДУМК.

В-четвертых, активизация «нетрадиционных религиозных» и близких к ним по своей структуре групп в попытках проникновения во властные структуры (например, так называемые кораниты, некоторые направления суфизма), использование религии в целях политической конкуренции.

В-пятых, по мере технологического развития возросли возможности для «самодеятельного экстремизма» с элементами религиозной окраски, который опирался на молодежную разочарованность, следование моде и стремление выделиться.

«В региональном плане данный всплеск интереса к радикальным идеям связан с Западным и Южным Казахстаном, – подчеркнул Максим Казначеев. – В северных, восточных и центральных регионах страны работа радикальных экстремистских групп пока не выходит за рамки агитации и вербовки сторонников». По его словам, «в этническом и демографическом плане в 2001–2016 годы также произошел коренной перелом – костяк обвиняемых по террористическим и экстремистским статьям теперь составляют не узбеки и уйгуры, а преимущественно казахская молодежь».

«Особым риском для Казахстана в кратко- и среднесрочной перспективе может стать вхождение носителей радикальных религиозных идей в структуры государственной власти, – отмечает Максим Казначеев. – Международный опыт, в том числе республик Средней Азии, показывает, что ряд религиозных организаций перефокусируют свою активность с маргиналов на молодых людей, способных сделать успешную экономическую и политическую карьеру, активно оказывая им поддержку для продвижения на государственную службу, в том числе и в силовые структуры».

В свою очередь, политолог Талгат Мамырайымов считает, что «нельзя отождествлять исламский фундаментализм и радикализм»: «У нас часто глубокую религиозность, слегка навязчивую пропаганду ислама, исламский теоретический фундаментализм относят к фанатизму, радикализму. Наверное, такой подход является следствием некоего цивилизационного конфликта, когда сам ислам для некоторых казахстанцев – чужой, незнакомый, непонятный, а потому и «страшный» феномен, с «дикими» нормами и ценностями. Отсюда и бывают такие глупости, когда, например, на одном из семинаров властные эксперты заявили журналистам, что радикальных верующих можно определить «по черным хиджабам, коротким штанам и отращенным бородам».

Стремление казахстанских элит укрепить экономическое сотрудничество с арабскими монархиями, получать от них экономическую помощь также является одним из факторов распространения в Казахстане салафизма, продолжает Мамырайымов: «Однако у арабских монархий не получилось установить идеологическое шефство над Казахстаном. Во многом это произошло по причине сближения казахстанской элиты с некоторой частью еврейской элиты Израиля, США, Европы, закрепляемое взаимовыгодным сотрудничеством, экономическим, политическим прагматизмом».

Кроме того, отметил эксперт, «обретение независимости потребовало от политических руководителей Казахстана необходимости придерживаться возрождения традиционных казахских политических и социальных ценностей, в первую очередь для удержания своей власти»: «Посредством исламского религиозного ренессанса, направляемого и контролируемого спецслужбами, наши власти пытались укрепить позиции новой казахской государственности. Ведь ислам вот уже несколько веков является доминирующей среди казахов религией».

«Рост популярности религиозного фундаментализма в Казахстане вряд ли является только лишь рукотворным феноменом. Это еще и ответ традиционных казахов на трансформацию экономических отношений и вслед за этим социально-культурных норм, – считает Талгат Мамырайымов. – Трансформация базовых устоев традиционного общества часто происходит болезненно и получает иногда в среде приверженцев традиций сопротивление в виде роста популярности религиозного фундаментализма».

Комментируя популярность среди части казахской молодежи салафитских идей, политолог отметил, что «приверженность салафизму у нас зачастую обусловлена корыстными интересами, когда статус салафита позволяет с помощью крупных представителей салафитов получать работу и прочие материальные дивиденды». Раньше такие выгоды местные авторитеты салафитов получали через арабские благотворительные фонды и раздавали далее, по степени верности и приближенности – сейчас это, видимо, делается скрытно».

Джихадистов здесь не ждут

Комментируя вопрос «НГ» о степени популярности среди казахстанских мусульман проекта джихадистской террористической организации «Исламское государство» (ИГ, запрещена в РФ) и угрозе возвращения ее сторонников из Сирии и Ирака домой, Максим Казначеев отметил, что, «по официальным данным казахстанских спецслужб на 2018 год, общее количество граждан страны, выехавших в Сирию и Ирак, оценивается в 800 человек (вместе с членами семей), причем преимущественно из западных регионов страны. «Это существенно меньше других среднеазиатских республик: Киргизии, Таджикистана, Узбекистана».

«Но в пропагандистском плане символика ИГ, различного рода PR-ходы и риторика отдельных лидеров использовались местными экстремистскими группами по собственной инициативе – для агитационной работы среди населения и привлечения к себе большего внимания СМИ, властных элит и общества, – сказал Максим Казначеев. – В частности, реальные контакты с ИГ или даже создание иллюзии причастности к бренду ИГ востребованы у таких известных экстремистских групп, как «Исламское движение Узбекистана», «Исламское движение Восточного Туркестана», «Хизб ут-Тахрир» (все запрещены в РФ).

По мнению Максима Казначеева, «угрозы возвращения на родину выживших казахстанских джихадистов на данный момент нет, поскольку они сразу попадают в поле зрения спецслужб страны»: «В Казахстане периодически проводятся превентивные задержания лиц, подозреваемых в попытках экстремистской и террористической деятельности. А потому никто из выживших джихадистов рисковать не будет. Скорее они будут искать возможность выехать в другие нестабильные регионы мира – Афганистан, Ливию – либо позиционировать себя в качестве сирийских беженцев на территории Турции».

«Относительно возвращения казахстанских джихадистов из Сирии и Ирака думаю, что такой сценарий маловероятен, – считает Талгат Мамырайымов. – У значительного числа наших салафитов центральным элементом их мотивации является понятие «джахилия». То есть моральный, социально-политический и социально-культурный уклад жизни Казахстана рассматривается ими как находящийся в упадке, произволе и разврате. Поэтому многие из них находятся в «мысленной хиджре» – мысленно связывают себя не с Казахстаном, а с территорией ислама. А некоторые из них уехали в Сирию, Ирак на постоянное место жительства».

Оба эксперта в беседе с «НГ» отметили низкий уровень влияния «афганского фактора» на радикализацию мусульман Казахстана. По словам Максима Казначеева, казахстанские радикалы осознают, что «Талибан» нацелен на захват власти в Афганистане, но ограничен в своей внешней экспансии этническими рамками – преимущественными районами проживания пуштунов. По словам Талгата Мамырайымова, «среди казахов очень высоким статусом пользуется идея социальной и политической стабильности».

Отвечая на вопрос «НГ» о факторе оралманов (этнических казахов, проживавших за пределами Казахстана, но затем принявших решение вернуться на историческую родину) в процессах религиозной радикализации, Казначеев подчеркнул, что «оралманы неоднородны, они прибывают из разных регионов, несут с собой разный религиозный бэкграунд»: «Выходцы из Монголии и юга Сибири менее радикальны, а выходцы из Китая, Узбекистана, Нижнего Поволжья более радикальны. Это объясняется разной ситуацией с исламом в странах и регионах исхода оралманов. Но, попадая в Казахстан, оралманы, как правило, очень тяжело адаптируются. Они сталкиваются с проблемами двух типов. Во-первых, абсолютное большинство оралманов пополняет те самые низшие социальные страты, в которых неформальные религиозные группы ведут идеологическую и вербовочную работу. Стремление максимально быстро социализироваться подталкивает приезжих к участию в таких группах. Во-вторых, все оралманы испытывают сильнейший психологический шок сразу после переезда – реалии Казахстана оказываются отличными от того, что показывает официальная пропаганда. Местное общество их не принимает, прежний жизненный опыт недостаточен для успешной карьеры в стране. Приходит понимание ошибочности переезда, а подчас и стремление «отомстить» обществу, в котором оказался «лишним».

«Большинство оралманов именно у нас, в Казахстане, стали адептами исламского фундаментализма, преимущественно количественно укрепив его ряды, – отметил Мамырайымов. – Между оралманами и радикализмом нет корреляции, тем более что в странах их исхода более жесткий режим контроля за религиозными фундаменталистами».

Инструмент в борьбе с «ворами в законе»

Комментируя замечание «НГ» о том, что, как показывает практика, нередко операторами ряда радикальных группировок оказываются влиятельные группы в силовых ведомствах, Максим Казначеев сказал, что «казахстанские силовики являются одной из ключевых причин роста привлекательности религиозного радикализма в маргинальной молодежной среде».

«На протяжении 1990-х и нулевых годов силовики были обеспокоены рисками проникновения в Казахстан трансграничных криминальных структур, курируемых так называемыми ворами в законе, – отметил Максим Казначеев. – Стремление оградить страну от этого влияния потребовало фрагментации казахстанского криминалитета, его разделения на «светскую» и «религиозную» части. И более жесткое противодействие оказывалось именно трансграничной «светской» преступности. Поэтому процессам роста радикальной религиозности заключенных не придавалось особого значения. Религиозные радикалы постепенно брали под свой контроль колонии и тюрьмы. В результате сегодня в Казахстане практически не осталось «светского» криминалитета, а показная религиозность стала нормой подражания для «уличной», маргинальной молодежи. Более того, отдельные элементы этого имиджа приобретают популярность даже у элиты, в среде золотой молодежи».

По словам Максима Казначеева, «спецслужбы были в курсе этого процесса, но не препятствовали МВД, поскольку чужими руками получали сеть информаторов в различных радикальных ячейках»: «До 2011–2012 годов схема работала безупречно. Трансграничный криминал не пускали в страну как силовики, так и местные «религиозные» криминальные авторитеты. Спецслужбы периодически проводили рейды против неподконтрольных радикальных ячеек. Все были довольны. Но потом произошел кризис, часть радикальных ячеек вышла из-под контроля. Только с мая 2011 года по осень 2012-го было совершено 14 терактов, которые повлекли за собой гибель 70 человек (6 гражданских лиц, 13 силовиков, 51 террорист). Общий почерк терактов подпадает под «дагестанскую модель» терроризма – атаки против сотрудников правоохранительных органов, чиновников и аффилированных с ними предпринимателей».

В 2012–2016 годах, по словам Максима Казначеева, правоохранительным органам Казахстана удалось достичь определенных успехов в борьбе с терроризмом и экстремизмом: «Были ликвидированы наиболее опасные группы, фигурировавшие в сводках силовых структур. Проведена работа по усилению законодательной базы борьбы с экстремизмом и терроризмом. Усилены полномочия силовых структур, в МВД созданы региональные отделы по борьбе с терроризмом. Проведена работа с общественным мнением, сформировано негативное отношение к лицам, планирующим и совершающим теракты. Вместе с тем по-прежнему остается нерешенным ряд моментов: недостаток квалифицированных кадров и материально-технических ресурсов у спецслужб для более качественной агентурной работы в социальных группах (таких как безработная молодежь, внутренние мигранты), наиболее подверженных пропаганде экстремизма и терроризма. Не решен вопрос об изолированном содержании осужденных по статьям за экстремизм и терроризм. В результате, попадая в места заключения, такие осужденные получают возможность для активной агитационной работы в криминальной среде. Более того, появилась практика, когда вербовщики и эмиссары экстремистских групп специально совершают преступления малой и средней тяжести, чтобы, попав в места заключения, вести там экстремистскую пропаганду».

Талгат Мамырайымов также отметил, что «спецслужбы активно направляли процессы в религиозной среде»: «Наша власть использовала ситуацию в среде фундаменталистов в различных целях, включая укрепление не только своих внутриэлитных позиций, реализацию геополитических проектов, но и регулирование уголовной сферы. Так, возможно, власти направляли конфликт салафитов с суфиями, чтобы нейтрализовать последних, за которыми стояли определенные элитные группировки. Нельзя исключать, что посредством усиления салафитов наши силовики среди прочего хотели ослабить влияние российского воровского мира. Как известно, на наших зонах после обретения Казахстаном независимости доминировал «воровской закон», направлявшийся ворами из России. Наши власти усматривали в этом возможный фактор ограничения своего суверенитета на территории Казахстана. В итоге власти на зонах стали сталкивать воров и религиозных фундаменталистов».

По словам Талгата Мамырайымова, «с помощью этих и других мер силовики добились того, что в Казахстане не осталось «черных» зон, а остались только «красные». Однако это не означает, что религиозные фундаменталисты стали «управлять» зонами и уголовным миром. После того как они выполнили эту и другие основные задачи, на них пошел массированный наезд. Но они все еще нужны как козлы отпущения – «источники» экстремизма и терроризма».

Черный ящик для власти

Говоря о степени эффективности государственной политики противодействия религиозному радикализму в Казахстане, Максим Казначеев заметил, что «предпринятые после терактов 2011–2012 годов шаги (в частности, принятие закона «О религиозной деятельности и религиозных объединениях» и его реализация) не затронули внесистемные религиозные структуры, придерживающиеся радикальных взглядов». Как показал опыт повторения терактов в 2016 году, государственные органы и спецслужбы не смогли взять их под контроль, сказал Казначеев. По его мнению, «разработчики вышеуказанного закона не учли тот очевидный факт, что для радикальных ячеек меры по ужесточению религиозной деятельности не имеют никакого значения. Светское государство для них – враг по определению. И никакие бюрократические инструменты принуждения в радикальной религиозной среде работать априори не будут».

«Политику наших властей в сфере религиозного радикализма вряд ли можно признать успешной, – считает Талгат Мамырайымов. – Она ориентирована больше на силовое решение проблем в этой сфере, принципиально отвергая применение мягкой силы. Поэтому неудивительно, что почти все теракты в нашей стране были направлены против силовиков. Можно сказать, что это была и ответная реакция, месть на зачастую не обоснованные репрессии силовиков. Но эти акции больше похожи на разборки с силовиками, нежели на теракты». По словам Мамырайымова, «сфера религиозного фундаментализма по большому счету остается черным ящиком для власти».

По мнению Максима Казначеева, «традиционное исламское духовенство Казахстана уже проиграло конкуренцию на идеологическом рынке. Это произошло по нескольким причинам. Одна из них – отсутствие собственной богословской школы. Вторая причина – коммерциализация работы официальных религиозных институтов, подрывающая их авторитет и в наибольшей степени отталкивающая от официального духовенства социально незащищенные слои населения».

По мнению Талгата Мамырайымова, «позиция официального духовенства близка методам силовиков. Духовное управление мусульман Казахстана не раз призывало запретить салафизм. В Казахстане вслед за «советскими» политическими, социальными институтами повсеместно воспроизводятся «советские» практики агрессивного нетерпения к инакомыслию, критике. Потому и ДУМК, как продукт авторитарной, милитаристской культуры, архаизации нашего социума, не может предложить нашим мусульманам по-настоящему привлекательные альтернативные идеи».