В условиях появления многоголовой гидры этнических, конфессиональных, политических и социальных конфликтов современные политологи все больше обращаются к исследованию феномена идентификации. Понятие идентификация (от лат. identificare — отождествлять) буквально означает уподобление (осознанное либо неосознанное) себя значимому другому. Параллельно появляются научные разработки в области анализа политической идентификации. На вопросы по этой теме ответил Владимир Капицын, эксперт Московского городского регионального отделения Российского общества политологов, доктор политических наук, профессор кафедры сравнительной политологии МГУ имени М.В. Ломоносова.

– Владимир Михайлович, что такое, по Вашему мнению, «идентификация» и «идентичность»?

— Идентификация – процесс поиска (определения, переопределения) идентичности. На тему идентичности написано немало работ. Но, как бы ни развивалась теория и практика, нельзя обойти вниманием Э. Эриксона, сама жизнь которого стала своеобразной социально-психологической лабораторией. Обобщив жизненный опыт, он поднял тему идентичности с уровня психоанализа и психологии до социологического и политического уровня, от чувств индивида – до самополагания общества. С детства Эрик был в поиске своей идентичности. Сын датчанина и еврейки, воспитывался в еврейских семьях: сначала в Копенгагене носил фамилию Саломонсена, затем в Карлсруэ (Германия) – Гомбургера, который его усыновил. В немецкой школе его звали «евреем». В еврейской школе и в семье высокий светловолосый и голубоглазый мальчик резко отличался от других. Позднее он соединил фамилии отчима и биологического отца (Гомбургер Эриксон).

Эриксон показал, что идентичность обеспечивает способность ощущать обладание тождественностью и непрерывностью. Что значит тождественность? Человек стремится определять (тестировать) свое равенство (неравенство) по отношению к другим в той или иной группе, а также равенство (неравенство) разных социальных групп. Конструкция тождественности включает также чувство, как воспринимают другие его равенство (неравенство). Чувство непрерывности – биографическая «неразорванность», индивидуальная историческая память; его «разрывы» связаны с психически травмирующими периодами, прерывающими нормальное детство и юношество, соответствующими отклонениями.

Используя идентификационный метод, Эриксон написал политико-биографические труды о Мартине Лютере и Махатме Ганди, связав идентификацию с политикой и идеологией. Впоследствии теория идентичности была доработана относительно вопроса изменчивости и устойчивости идентичностей. В наши дни идентичности меняются быстрее, а людям требуется сохранять во времени нечто устойчивое, постоянное. Специалисты считают, что при жизни сегодняшнего поколения homo sapiens превратится в e-homo. Эта проблема требует корректировки условий социализации и идентификации. В разрешении вопроса требуется междисциплинарный подход; политическая теория также призвана сыграть свою роль.

— Важен, во-первых, аспект перехода индивидуальных (групповых) неполитических идентичностей, складывающихся в повседневности, на политический уровень. Во-вторых, переосмысливается природа политического. Оно само по себе, как говорил К. Шмитт, не имеет референтов, а возникает при обострении любых жизненных вопросов. Люди ищут ответ, как устранить обострение на пути ассоциации (объединения). Им приходится вместе заставлять группу людей, обладающих властью, отвечать на эти вопросы. Повседневные проблемы переходят в состояние «политической жизни».

Политическая идентификация начинается, когда из повседневности вопросы «выплескиваются» в политическую жизнь («накопитель» проблем). Это еще не уровень государственной политики (общественность, активисты, массовая база движений и партий) тем не менее, все это позволяет людям идентифицировать себя с политическими силами, осознавать связь гражданина с государством, вспоминать о правах и обязанностях (своих и власть имущих).

Так, выборы в органы государственной власти периодически поднимают повседневные вопросы до уровня политики. Случается и так, что разные политические элиты ведут к сегментации политических идентичностей, войне всех против всех, что может закончиться гражданской войной, как сейчас на Украине. Повседневные идентичности могут политизироваться, поднимаясь до уровня идентификации с партией, а также с единым государством, а порой достигают уровня представления государства в межгосударственных отношениях, вплоть до защиты Родины в войне с другим государством.

На уровне политической жизни появляются идеи, программы, лозунги. Они затрагивают жизненные проблемы, объединяют или, наоборот, дифференцируют помыслы людей. Повседневные вопросы формируют сначала неполитические групповые идентичности вокруг развития основных жизненных сфер – территории (природа, поселение, пути сообщения), телесности (здоровье, семья, быт, жилье), культуры (духовность, религия, образование), агентности (труд, экономика). Под влиянием идей (программ) групповые идентичности становятся политическими для большинства (меньшинства) классов (сословий, движений, партий), показывают, с кем «по пути», а также помогают найти «вожака». Политическая идентификация связана не только с артикуляцией определенных признаков (цель, союзники, общий противник), но и агрегированием ориентаций участников движе-ния. Возникают ее разновидности: партийная, блоковая, региональная, национально-государственная идентичности. Государственная политика использует политизацию повседневных идентичностей для защиты национальных интересов, связывая с патриотизмом, гражданственностью, формированием национальной идентичности.

— Механизм рождения политического из неполитического универсален: к примеру, темы жизненных сфер, повседневности, «выплескиваемых» в политическую жизнь, помогающих формировать общности. Но сами эти сферы наполнены уникальным для каждой местности (страны) социокультурным содержанием. То, как эти проблемы повседневности политизируются, какова политическая жизнь (общественность) в той или иной стране, зависит от специфики социокультурного содержания. Идентификация в каждой стране (регионе) своеобразна, что должны учитывать элиты в партийной (государственной) политике, мировой политике, соотнося универсализм и культурный контекстуализм.

Когда разразился кризис в сербском крае Косово, туда приехала международная группа балканистов помочь разрешить конфликт. Они знали культуру сербов и албанцев. Но за все время пребывания к ним обратился только один военный – офицер-афроамериканец из США. Миротворцы из НАТО удивлялись, почему сербы «фанатично» держатся за эту землю, политизируя ее символы. То, что эта земля – маркер национальной идентичности (могилы предков, места битв сербов с турками, православные храмы), они не считали весомым аргументом. Политики из НАТО и США подготовили свое универсалистское (вестернизированное) «лекало» и, разрешая конфликт, «резали по живому». А эти сообщества воспринимали свою территорию, телесность, культуру, экономический уклад как социокультурное целое. Сербы и албанцы жили вместе на этой земле, и даже, когда албанцев стало больше, идентичности этих народов могли нормально уживаться, если бы не националистические албанские боевики. С. Милошевич применял, правда, не всегда соразмерно, военную силу, чтобы обезвредить боевиков. Но и Альянс без учета социокультурных условий, вольно или невольно, помогал боевикам вытеснить сербов из Косова. Подобное происходит с русскоязычным населением на Украине.

— Кризисы политической идентификации вытекают из-за ненормального «наполнения» политической жизни. Эти кризисы похожи на кризисы идентичности человека. Элиты следят, чтобы повседневные идентичности (территориальные, антропологические, культурные, агентно-профессиональные) равномерно наполняли бы этот «накопитель». Он не должен ни «пустовать», ни «переполняться», постепенно «разгружаться» от политизированных идентичностей. При слабом заполнении «выхолащивается» политическая жизнь: проблемы накапливаются, не выходя на уровень общественности, не дают сигналов о том, что волнует людей. Это ведет к недоверию власти, аномии. Власть не обращает на них внимания, полагаясь на аварийные меры или службу безопасности, способные «в зародыше» «выхолостить» политизацию идентичностей. Но наступает момент, когда накопление в повседневности проблем приводит к радикализации политизированных идентичностей, которые, минуя политическую жизнь, могут привести людей на «баррикады». Такой актор как толпа без всяких посредников вторгнется в государственную политику, обретая радикальных вожаков, переводящих флуктуации в беспощадный бунт. «Переполнение» политической жизни чревато не столько усилением политической оппозиции, сколько разрастанием деструктивных партий и объединений, уводящих от решения реальных проблем.

Власть заинтересована, чтобы политическая жизнь (общественность) периодически («порциями») выносила проблемы на уровень государственной политики, чтобы повседневные идентичности не политизировались быстро и бесконтрольно. В исследовании и сопровождении политической идентификации используют ситуационный анализ, ивент-анализ, опросы («демоскопию»), контент-анализ прессы, когнитивное картирование и др. На этом фоне актуально понятие «контр-идентичности», отражающее частные (локальные, региональные, этнические, профессиональные) стремления, противостоящие национальной идентичности. В жизни для них всегда есть основания, но, выражая критику (элит, властей), они в целом встраиваются в политическую жизнь, активизируют общественность. Однако контр-идентичности могут ускоренно радикализоваться, становясь «горючим материалом», деконсолидируя общество, разрушая национально-государственную идентичность. Кризисы идентификации связаны с ускоренной радикализацией контр-идентичностей, что нередко используют и чему способствуют определенные силы, в том числе внешние.

В эпоху глобализации при жесткой конкуренции государств внешние силы держат руку на «пульсе» флуктуаций в разных странах. Работают различные фонды, вбрасываются модели (схемы) ситуационной радикализации контр-идентичностей для обострения конкретной флуктуации. Обучаются активисты (общественность). С такими флуктуация-ми справляться трудно; может пролиться кровь, что обостряет ситуацию, как в феврале 2014 на Украине. А ранее в Египте, Ливии, Сирии. Еще ранее, в 1990-1991 гг. такие сценарии разыгрывались в Литве и Латвии. Для обострения таких ситуаций Дж. Шарп систематизировал около 200 способов (процедур, инструментов). Наличие современной мобильной связи, Интернета, электронных сетей помогает в радикализации политизированных контр-идентичностей.

— В этой концепции рассмотрены разносферные и разноуровневые идентичности, связанные с ними символы и институты участия (нормы и ресурсы). Начинается политизация с «нулевой» (предполитической) ступени – интерес к политике при чтении газет, просмотре ТВ, блогов, беседах на работе, в семье. Далее – участие на уровне демократии «корней травы», активизация с помощью общественности в решении неполитических вопросов повседневности. Эти акции касаются: а) территории – сохранность леса (парка), уплотнительная («точечная») застройка в жилых районах, дороги; б) телесности: коммунальное обслуживание, поликлиники, детские сады; в) культуры: школа, церковь, мечеть, памятники истории; г) агентности: занятость, налоги предпринимателей, охрана труда, сокращение рабочих мест и т.д.

В России набирают вес низовые объединения («демократия корней травы»), в том числе, сообщества по интересам, ТОС, ТСЖ, «сетевые» структуры потребителей, пациентов, родителей, защитников природы. Работают традиционные институты, например, профсоюзы, общественный контроль. Так поддерживаются групповые неполитические («горизонтальные») идентичности, консолидирующие людей для решения вопросов повседневности. Муниципальные власти, территориальные (местные) органы государственной власти разрабатывают программы, помогающие участию в управлении неполитического характера. Возникают навыки, институты, помогающие при необходимости вывести эти проблемы на уровень политического участия.

В разрабатываемой концепции показано, что «горизонтальные» идентичности дополняются «вертикальными». По последним видно, как люди выстраивают средства (способы) представления своих повседневных идентичностей и защиты прав. Эти способы соответствуют политическим («вертикальным») идентичностям: индивидуальным, групповым (коллективным), общественно-государственным, международным, когда люди себя более отчетливо идентифицируют с определенной политической силой.

Индивидуально представленная политическая идентичность связана с обращением в органы государственной власти, участием в выборах. Групповой (коллективный) способ (идентичность) поддерживается общественностью, которая выносит требования жителей, работников в политическую жизнь, в том числе, через ассоциации избирателей, общественные экспертные советы при муниципальных органах и территориальных государственных органах. На этом уровне стоят поддержка политических партий населением (социальная база партий), участие в общественных движениях, митингах с политическими лозунгами. Кроме того, членство в политической партии – групповой институт ангажированного участия. Руководящая работа в политической партии – развитие такой линии участия. При этом общественно-государственные и государственные средства – институты углубленного участия в политике на муниципальном и государственном уровне, депутатство, государственная (муниципальная) служба, должности в правительстве и т.д. Эти институты отличаются тем, что люди официально идентифицируют себя, несмотря на партийность (беспартийность), с единым целым – государством (муниципалитетом), ориентируют население на поддержание национально-государственной идентичности. Также нельзя забывать средства международного представления политических идентичностей – межгосударственные организации и НПО.

Такие представления включаются в разные звенья идентификационного механизма политического участия, призванного поддерживать поступательное развитие общества и государства. Есть понятие «идентификационной состоятельности государства» (А. Линц, А. Степан), подчеркивающее значение национальной идентичности, опасность дефицита идентификации гражданина с государством. Такая состоятельность государства зависит от выстраивания всех этих институтов «снизу» – «до верха». Так работает эффективный идентификационный механизм институционализации политического участия.

— Вопрос выводит на связь идентификации с политической культурой. В западных странах идентификационный механизм политического участия более гибкий; в нем связи и институты чаще регулируются обычаями совместных действий, что помогает разрешать идентификационные конфликты в повседневности и на уровне политической жизни. К примеру, развита так называемая демократия «корней травы», т.е. «низовое» общественное управление, местное самоуправление, отработаны методы артикуляции и агрегирования интересов в политической жизни, благодаря развитой партийной работе.

В России и ряде постсоветских стран идентификационный механизм политического участия «холистский», т.е. сознание людей имеет менее дифференцированную общественную картину, целостные образы. Люди идентифицируют себя с единым государством, общим мнением, представлением интересов через патерналистскую структуру. Такой механизм с трудом работает в условиях расширения идейного и политического плюрализма, когда слабы институты и связи разных акторов. Активизация политического участия «срывается» в радикальный крен, жесткую поляризацию политических идентичностей (красные – белые, западники – славянофилы, либералы – патриоты), разрастание разрушительных контр-идентичностей, как следствие, кризисы, заканчивающиеся развалом государства.

Этот «холизм» проявляется в том, что методы представления «горизонтальных» идентичностей плохо координируются в гражданских (не административных) отношениях, где в качестве регуляторов выступают обычаи, переговоры, договоры, иски, как в западных странах. Там много негосударственных регуляторов и компенсаторов, способных ослаблять флуктуации. В Италии, к примеру, порой каждый год возникают правительственные кризисы, но самоуправленческие, общественные, партийные механизмы компенсируют такую нестабильность. В Бельгии как-то полгода не было федерального прави-тельства, но серьезных беспорядков так и не возникло. Логика ясна – во многих западных странах отработаны модели с многопартийными коалиционными правительствами. Пока представить в России такое сложно. У нас преобладает административно-государственное регулирование взаимодействий индивидуальных акторов, групп, объединений, государственных и международных акторов, т.е. соответствующие способы представления прав могут у нас более или менее эффективно взаимодействовать, когда есть сильные государственные регуляторы. Мы все же до сих пор побаиваемся самодеятельности, самоуправления, иностранных агентов.

Но вряд ли можно делать вывод, что наш механизм «хуже», чем западный. Он – российский, соответствует нашим идентичностям; измениться быстро на западный лад не может и не должен. В Украине, где, казалось бы, традиции самоуправления более сильны, чем у нас, кризис 2013-2014 гг. показал опасность радикализации политизированных идентичностей. Там влияние внешнего фактора, международных средств представления идентичностей только помогло создать дефицит идентификации граждан с государством, разбалансировать соотношение сил, но не создать предпосылки выхода из кризиса. Эксперименты с национальной идентичностью для нас особенно опасны.

Более того, отмечу, как мне представляется, — западные идентификационные механизмы институционализации политического участия последние годы «дрейфуют» ближе к модели, где в управлении идентификациями усиливается роль авторитарных механизмов, что одновременно камуфлируется манипулированием. Заимствовать западные образцы, если и стоит, то крайне осторожно.