Проблему терроризма и экстремизма не получится решить только силовым путем
«Когда террорист-смертник идет на цель — его нельзя остановить, слова и уговоры не помогут. Его можно остановить только физически, с помощью пули. И работа с людьми, которые уже радикализовались — это вопрос технологий и нюансов», — эксперт Андрей Серенко рассказал об актуальных проблемах борьбы с терроризмом в странах Туркестана и России.
Оригинал интервью: Информационное агентство REGNUM — «Терроризм в Туркестане: Не научимся предотвращать – придется выносить трупы»
— Казахстан возвращает своих граждан, которые выехали воевать в Сирию. Насколько с точки зрения безопасности эти меры эффективны?
— Астана действует по принципу — лучше иметь опасных людей рядом с собой, чтобы их контролировать, чем они будут непонятно где, непонятно кто ими будет управлять и направлять. В этом смысле политика Казахстана правильная.
Правильная она и с точки зрения накопления опыта и изучения технологий вербовки. Поясню — люди, которые прошли суровую школу радикализации в агрессивных условиях войны и при этом остались живы — это контингент специфический.
С ними надо вести себя очень осторожно и следить очень внимательно. Потому что люди, один раз заразившиеся вирусом радикализма, далеко не обязательно выработали иммунитет.
Люди, которые прошли через ИГИЛ*, интересны специалистам с точки зрения структуры сознания, рефлексов, инстинктов и так далее. Со временем специалисты должны ответить на вопрос, почему у одних есть иммунитет, а у других нет и как такой иммунитет выработать. Я говорю про иммунитет, так как считаю, что радикализация и пропаганда ИГИЛ* имеют вирусную природу.
Казахстан не единственная страна, которая возвращает своих граждан из зон боевых действий. Есть еще Киргизия, которая ищет механизмы взаимодействия со своими гражданами, подозреваемыми в терроризме. Это характеризует силовиков, власти и гражданский сектор только с положительной стороны.
В конечном счете проблемы радикализации никто с повестки не снимал. И если люди уезжают из Сирии и Ирака — это не означает, что для них эпоха ИГ* закончилась. Это не так. Новые люди попадаются в ловушки вербовщиков, самовербуются, насмотревшись соответствующих материалов в интернете.
— На работу с бывшими экстремистами нужны ресурсы. Есть ли они у стран Туркестана?
— Во-первых, это не невероятные суммы и бюджеты. А во-вторых, кроме ресурсов необходимы эффективные технологии для работы с такими людьми. Боюсь, что сегодня без координации действий между всеми странами Туркестана, России и всего постсоветского пространства эта проблема будет решаться медленно.
Пресловутый советский термин «обмен опытом» — сейчас самое главное. Есть интересные находки у Казахстана, есть интересные решения у Киргизии, таджики тоже могут предложить свой вариант решения проблемы, кроме отстрела всех подряд.
Сейчас формируется сообщество профессионалов, из числа гражданских и представителей силовых ведомств. Мы находимся только в начале пути понимания, противостояния и профилактики радикализма и экстремизма.
— О каких интересных находках вы говорите?
— Есть попытки глубокого анализа аргументации радикалов. Специалисты изучают джихадистскую трактовку ислама, который и воспитывает молодых радикалов. Серьезные богословы в Чечне изучают труды, прорабатывают каждый тезис, стремясь разбивать аргументацию, по которой работают вербовщики.
Это серьезная работа, но она невидима. Ею не отчитаешься на собрании, о ней не напишешь в газете.
Потому что схватить боевиков, ликвидировать их — это круто. Взяли в плен — еще круче. А ребята, которые листают книжки и ищут цитаты из Корана — чем тут отчитаешься?
Этот опыт нужно изучать во всех регионах России и, может быть, даже в Туркестане. Подобное пытаются делать в Казахстане и Киргизии. В Казахстане есть люди, которые изучают демографические корни джихадистского дискурса. Кто туда попадает, из каких семей, какое у них образование, где они живут, как они формируются и так далее.
В каждой республике и даже в каждом регионе есть свою нюансы. В Южном Казахстане, например, радикализация происходит по причинам, которые совсем не актуальны для западной части страны. Точно так же и в Киргизии, и в Таджикистане.
Туркестан — это по большому счету очень лоскутное образование в административном, этническом, языковом многообразии и так далее. И об этом не напишешь в интернете. Потому что объективно — эти знания не предназначены для широкой аудитории. Сделать на этом рекламу нельзя, нельзя заработать на такой работе много денег или получить медаль.
Это неблагодарная, но самая нужная работа. Потому что джихадистский дискурс никуда не делся, не исчез. Он адаптируется к новой реальности. А нам теперь с ним жить и противостоять.
— Вы говорите о мерах профилактики радикальных настроений. Насколько она эффективна?
— Проблема в том, что мы не можем ее никак измерить. Вообще до недавнего времени проблемой терроризма занимались только силовики. У нас вообще отсутствуют развитые гражданские институты по профилактике радикализма.
Их нет ни в России, ни в Туркестане. Хотя в России живут миллионы молодых мусульман, и эта проблема такая же актуальная, как для Туркестана. Может быть, даже более актуальная.
В Туркестане существуют мощные традиционные мусульманские сообщества. В Казахстане, Киргизии, Таджикистане и Узбекистане сохранилось влияние землячества и семьи. Мусульмане, которые приезжают в Россию из того же Туркестана, оторваны от всех корней. У них на новом месте нет родных, близких, нет авторитетов, которые влияли на них, пока они были на родине.
Поэтому в России, где выходцы из Туркестана не вовлечены в сообщества со здоровыми исламскими традициями, стоит острый вопрос по профилактике радикализации. Эти практики только создаются.
По большому счету, работа на профилактику всё равно провальна. Она носит догоняющий характер. А тот, кто догоняет — всегда опаздывает.
Работы на опережение в России или Туркестане пока нет. Все всегда кивают на силовиков. Но нужно понимать, что любая спецоперация, о которой потом бодро отчитаются СМИ, это показатель провала в работе профилактических структур.
Это пример того, что с радикалами ничего не смогли сделать и пришлось их уничтожать физически. Это не достижение. Точнее — это достижение силовиков, но провал в работе гражданских структур.
— Может быть, нужно объединить усилия силовых структур и гражданского общества?
— Эта работа на разных уровнях, где каждая структура выполняет свои задачи. Профилактика радикализма — это проблема гражданская, социальная, какая угодно, но не силовая.
Силовики вступают в дело, когда всё уже упущено, когда человек уже безнадежно инфицирован. Может, это и некрасивый и негуманный образ, но если не повезло заразиться бешенством — нужно понимать, что это уже не лечится. Радикализация — это социальное бешенство. И если радикалы настроены «идти до конца» — другого механизма, кроме физической ликвидации, не существует. Это жестко и неполиткорректно, но с такими людьми ничего сделать уже нельзя.
Когда террорист-смертник идет на цель — его нельзя остановить, слова и уговоры не помогут. Его можно остановить только физически, с помощью пули. И работа с людьми, которые уже радикализовались — это вопрос технологий и нюансов. Его практически невозможно исправить. И тут вступают в дело силовики. Они занимаются чисткой.
Они ни с кем работать не будут, они будут просто выносить трупы.
Профилактикой должны заниматься религиозные деятели, представители гражданского сектора, общественных организации, школ и так далее.
Если вы хотите, чтобы из общества не выходили террористы — занимайтесь школой, а не надейтесь на силовиков.
— В странах Туркестана практически одновременно обсуждали идею лишения гражданства тех, кто выехал в Сирию воевать на стороне боевиков. Как вы относитесь к такому предложению?
— Хорошо, что Казахстан не пошел по такому пути.
Видимо, инициаторы исходили из постулата «Нет человека — нет проблемы». Но это не тот случай. Как минимум — человек есть. Если он не погиб в ходе боев и теперь непонятно где будет болтаться и, не дай бог, бесконтрольно вернется домой и станет источником больших проблем. Вообще любой республики, чьи граждане примкнули к боевикам, — это всегда проблема. Будь то Казахстан, Киргизия, России или любая другая страна.
Самый легкий способ — отправить их снова в Ирак или Сирию или сказать: «Убирайтесь куда угодно, если вы один раз уехали из страны», но это недальновидно.
Если они остались живы — это проблема. Властям нужно экспериментировать. Крайняя мера — изоляция. Если эти люди совершали преступления или помогали террористам — наверное, их можно отправить в тюрьму. Хотя это тоже не выход. Тюрьмы по-прежнему остаются «академиями джихада». Тюрьма никогда не сделает из радикалов нормальных людей. Тем более с такой кредитной историей.
Если мы не научимся работать на опережение, мы всегда будем приходить к тому, что работать будут только силовики. А они вступают в игру только тогда, когда уже что-то делать поздно. Перевоспитать и остановить не получилось, остается только защищаться.
«Академии джихада» существуют, а «смерть ИГИЛ» — явление очень условное
«В тюремную камеру, где сидели 20 уголовников посадили одного убежденного джихадиста. Через два месяца 80% заключенных превратились в его сторонников», — эксперт Российского общества политологов, ведущий эксперт Центра изучения современного Афганистана Андрей Серенко рассказал о перспективах Исламского государства (террористической организации, запрещенной в Россиии и большинстве стран мира).
— Как повлияет на безопасность в Центральной Азии завершение военной операции в Сирии?
— Угроза не уменьшится. На сегодняшний день происходит пересохранение ИГИЛ. Пользуясь компьютерной терминологией можно сказать, что эта организация «уходит с жесткого диска в облако». Сирия и Ирак – это жесткий диск. После того, как ИГ окончательно «уйдет в облако» оно начнет жить жизнью никак не связанной с тем, что происходит на Ближнем Востоке.
По большому счету ИГ, который сейчас работает на Синае, в Афганистане, в Кашмире, в Ливии и так далее вообще связаны с «материнской организацией» скорее общим мифом, а не оперативными связями. Не стоит забывать про Африку. Там ИГ очень динамично развивается, на стыке государств они контролируют уже до 10% территории. Поэтому ИГИЛ никуда не пропадет после завершения сирийской кампании, оно трансформируется.
Субкультура, которая была порождена ИГ, остается достаточно привлекательным образом для молодых мусульман. Более того, существуют признаки роста симпатий к этому проекту в Таджикистане и Кыргызстане.
В Таджикистане это происходит потому, что там исчезла структура, которая продвигала «умеренный политический ислам», я говорю о ПИВТ («Партия исламского возрождения Таджикистана» – с 2015 запрещена в Таджикистане, признана террористической организацией ОДКБ и ШОС — прим. ред.). По некоторой информации в Таджикистане происходят очень тревожные вещи, связанные с радикализацией населения.
Простой пример. Мы знаем, что ИГИЛ – это проект «молодых». Большинство боевиков находятся в возрастной категории до 25 – 27 лет. В Таджикистане же этот возрастной порог не соблюдается. В ИГ уходят люди чаще всего состоявшиеся в бизнесе, люди которые говорят, что от проекта ИГ не стоит отказываться просто потому, что он содержал в себе много недостатков.
Я уверен, что будет происходить попытка приспособить субкультуру ИГИЛ, которая остается в облаке, и которую можно подсмотреть, подглядеть, пережить, наблюдая разные сцены в интернете. Сегодня социальные площадки в интернете становится памятником ИГИЛ, даже если этот самый ИГИЛ будет стерт с лица земли на Ближнем Востоке.
Поэтому на самом деле мы будем наблюдать интересное явление. С одной стороны эту субкультуру постараются приватизировать различные политические группы, которые стремятся использовать политический ислам в своих целях. Этот процесс в Центральной Азии уже начался.
— По каким признакам это видно?
— Это впечатления после частного общения и обмена мнения между людьми, которые даже не скрывают свои убеждения. А наличие твердых убеждений – это то, с чего всегда начинается любой радикальный проект.
Они не перешли «от слов к делу» только по одной причине – эта доктрина пока не до конца адаптирована, не переварена и не усвоена потенциальными носителями. То есть сейчас идет определенный процесс, можно назвать его условно «постигиловской рефлексией». Это такое переосмысление: да, проект провалился, но значит ли это, что проект неудачный? Или не так все плохо?
И чем скорее рухнет ИГИЛ в Сирии и Ираке тем больше мифов и всяких комплиментарных интерпретаций в его адрес будет распространятся. С ИГИЛом может повториться та же история, что и с Саддамом Хусеином. (Иракский лидер с 1979 по 2003 годы. Обвинен международной коалицией во главе с США в разработке оружия массового поражения, казнен в 2006 году – прим. ред.)
Когда он был тираном и деспотом все про него говорили, что он палач и мерзавец. Прошло 10 лет после его казни и начали говорить, что при нем было не так уж и плохо. Люди склонны забывать все плохое и преувеличивать хорошее в том числе это касается и времени правления тиранических режимов. Для Ливии – это Каддафи, для России – Сталин.
ИГИЛ может пережить ту же самую процедуру. Через какое-то время в массы запустят тезис о том, что «не все было так плохо». Особенно, если не понятно, что придет на смену ИГИЛ.
Почему начинается преувеличение положительных событий прошлого и забывание плохого? Потому, что растет недовольство настоящим. Если в сегодняшнем Ираке или Сирии будут продолжаться преступления, религиозная вражда, рост наркомании и организованной преступности, то зверства ИГИЛ, которые продолжаются до сих пор, уже не будут казаться такими ужасными.
Судя по некоторым тревожным сигналам, процесс усвоения ИГИЛовского наследия уже начался. Точнее, начался он уже давно, но пока не завершен.
— Что будет после этого?
— После завершения текущего этапа мы получим сформировавшуюся доктрину, а вслед за этим и организацию. Как она будет называться – сложно сказать. Но, скорее всего, одной из базовых характеристик ее будет привлекательность идей не только для молодежи, но и для зрелых, состоявшихся людей.
Поэтому «смерть ИГИЛ» как явление остается достаточно условным. Сам проект никуда не делся. Его пытаются приватизировать и использовать такие игроки как «Аль-Каида» (террористическая организация, запрещенная в большинстве стран мира – прим. ред.).
Посмотрите на стандарты, которые выработали сторонники ИГИЛ – жертва должна быть в оранжевом комбинезоне, а террорист в черном или ином внешне красивом образе. Сейчас им пытаются подражать сторонники других экстремистских организаций.
— По сути это задача пиар-специалиста – как красиво завернуть продукт, чтобы его купили?
— Конечно, ведь ИГИЛ – это в первую очередь маркетинговое решение. Сильное и эффективное. В джихадистском движении оно стало прорывом. Создатели организации отошли от образов грязных оборванных бородатых мужиков, которые непонятно зачем ходят по горам, и приблизились к определенной «киношности» — красивая картинка без капли грязи.
Неудивительно, что эти маркетинговые решения перенимают боевики других террористических групп, даже те, кто конкурирует с ИГИЛ.
Поэтому нужно бояться не боевиков ИГИЛ из Афганистана. А эстетики ИГИЛ, которая прорастает в Центральной Азии. Ее легко пощупать и познакомиться с ней. Она доступна в каждом мониторе и телефоне Бишкека, Душанбе, Ташкенте, Астане.
ИГИЛ – это вирус, который невозможно победить пока он не проявится.
— Как в таких условиях бороться с пропагандой радикальных течений?
— Это становится отдельной, новой задачей для спецслужб. Почему я говорю «новой»? Да потому, что привычные методы, по которым силовики работают до сих пор во всех странах – ищут связь, потом организацию, потом задерживают, после чего физически изолируют осужденного от общества и так далее уже не эффективны. Используя только привычные инструменты покончить с ИГИЛ невозможно.
Киргизские силовики, которые достаточно эффективно работают по профилактике экстремистских настроений несколько лет, столкнулись с интересной ситуацией. В тюремную камеру, где сидели 20 уголовников посадили одного убежденного джихадиста. Через два месяца 80% заключенных превратились в его сторонников.
Более того, известно, что некоторые джихадистские вербовщики сознательно совершали незначительные преступления, чтобы оказаться в тюрьме и начать процесс вербовки. То есть на сегодняшний день тюрьмы продолжают оставаться «академиями джихада». И все попытки исключить угрозу тюремной вербовки на сегодняшний день не увенчались успехом. В том числе это касается российских тюрем.
Об авторе: Ведущий медиаэксперт Российского общества политологов, председатель Экспертного совета Фонда изучения электоральной политики и электоральных процессов (ФИЭП), координатор Клуба экспертов Нижнего Поволжья (г. Волгоград), сотрудник Центра изучения современного Афганистана (ЦИСА) Андрей Николаевич Серенко.
